Ирина Лобусова - Лугару

— Это ничего не меняет. О, не волнуйтесь так! — Протянув руку через стол, Бершадов дружески похлопал его по плечу. — Я уверен, вас будут использовать и в других операциях. Я лично позабочусь об этом.

— Я так благодарен вам… — Голос Барга продолжал дрожать.

— О, не стоит! Вы получите то, что заслужили. Вы герой. Это должно быть вознаграждено. Думаю, вопрос о вашем переводе в Москву не за горами.

— Вы правда так думаете? — Барг чуть не упал со стула. — Меня наградят и переведут в Москву за подготовку к спецоперации «Лугару»?

— Не сомневайтесь даже! — кивнул Бершадов, затем вальяжно, неторопливо поднялся со стула. — Что ж, мне пора. Полечу служебным самолетом завтра утром. Уверен, мы с вами очень скоро встретимся в Москве! Вы герой, Игорь Барг! Браво! Вы должны гордиться своими заслугами.

— Я благодарю вас… я… — Барг вскочил из-за стола и вытянулся по струнке.

— Не стоит благодарности. Все это справедливо. Вы блестяще поработали. Я рад, — Бершадов медленно направился к двери. Остановился на пороге, что-то обдумывая. Затем обернулся.

— Прощайте! — сказал.

Отворил дверь, пропустил в кабинет двоих чекистов. Затем резко вышел, хлопнув за собой дверью. Чекисты подошли к стоящему Баргу, заломили ему руки, вытащили из-за стола.

— Что вы себе позволяете? Что это такое? — заорал он, пытаясь вырваться.

— Следственное управление НКВД. Вы арестованы.

— Как это? За что? Но меня переводят в Москву… — попытался вставить хоть слово Барг.

Один из НКВДшников не выдержал. Схватив за волосы, он ударил его лицом о поверхность стола:

— Молчать, сволочь!

Затем Барга вывели из кабинета, в котором о происшедшем только что рассказывали лишь обильные пятна крови на полу.

Автомобиль с Григорием Бершадовым быстро катил по направлению к железнодорожному вокзалу. Бершадов задумчиво смотрел в окно. Он думал о том, что произойдет буквально на следующий день и о том, что лично он только что отдал команду, зайдя на минуту в кабинет:

— Завтра? Граница в направлении Болграда? Отлично! Они сделают все за нас. Людей убрать, разоружить. Не мешать. Ничем не препятствовать переходу. Докладывать лично…

Окрестности Болграда,

3 км от границы,

15 августа 1937 года

Крадучись, держа в руке пистолет, командир погранзаставы приближался к стоящему возле границы НКВДшнику.

— Позвольте доложить… Командир погранзаставы… — начал было он, откашлявшись от страха. Страшно было разговаривать с чекистом, страшно было подходить к нему просто так. Исчезнуть можно было и за меньшее. Но ситуация казалась безвыходной. Румыны готовы были вот-вот открыть огонь. А за невмешательство в диверсию на границе командиру погранзаставы уж точно полагался расстрел.

— Здесь граница! Румыны! Вот-вот стрелять начнут! — не выдержал начальник, рявкнув изо всех сил: — Разрешите обратиться?

В ответ было полное молчание. Это показалось совсем странным. Командир подошел поближе, достал фонарик, а затем направил луч света прямо в лицо офицеру. На него смотрел труп с выпученными глазами и высунутым, распухшим языком. Судя по всем признакам, этот человек был мертв не один день.

Лодка едва была видна в камышах. Все было готово к дороге. Проводник-румын неторопливо крепил весла. В кармане пиджака Асмолова лежал фальшивый паспорт гражданина Румынии, выполненный так искусно, что никто не отличил бы его от настоящего.

Становилось прохладно. От воды пахло илом и тиной. Зина не знала, как вести себя в этой ситуации, что говорить.

— Этот лес… — прошептала она, — ты точно доберешься до него?

— Доберусь, — Асмолов обернулся к ней.

В его глазах горели звезды. Это были звезды близкой свободы, предвкушения той дикой свободы, которые способны осветить только самую неординарную душу. Зина вдруг подумала с горечью, что никогда не была такой. Но это подарило ей чувство уверенности. Уверенности в правильности того, что она сделала.

Он был горд и свободен, этот демон ночи, в котором не было ничего от обычных людей. Перед ней стоял несломленный дух свободы. И ей вдруг показалось, что вместе с ним в эту свободную ночь она отпускает всех их, эти тысячи сломленных, замученных и расстрелянных, выпускает их души на волю — смерти вопреки.

Они уходили ввысь не сдавшимися, не подвластными боли и унижениям, повергая в прах любые запреты в том, другом мире, отголосок которого вдруг мелькнул перед ней на мгновенье в чужих глазах. А ветер тихо шевелил камыши в плавнях, продолжая петь свою бесконечную печальную песню, словно читая монотонный речитатив эпитафии, горестно звучащий над этой землей.