Валентин Лавров - Блуд на крови

С этим тезисом не согласился лишь Иван. Вскочил он с нар, кулаками замахал:

— Вранье! Не все жены такие!

Арестанты начали подтрунивать над Иваном. Тогда он стукнул одного, ну и началась драка.

Все это произошло в канун воскресного дня. Утром потянулись к узилищу люди с кулечками и корзинами — передачи близким принесли. Проделав более чем пятидесятиверстный путь в санях, еще накануне прибыла в город Анфиса. С нею были и две маленькие дочки. Заночевав на постоялом дворе, она с детишками уже спозаранку топталась у тюремной ограды. Обратилась к тюремному чиновнику:

— Дяденька, как бы нам свидание получить. Ему фамилия Иван Федулов, муж он мне, деткам папаша…

Чиновник глянул в толстую амбарную книгу и строго сказал:

— На свидание прав не имеете: заключенный Федулов находится под следствием. Вот когда осудят, тогда и дозволят. Передачку, пожалуйста, в это окошко. — И, заглядевшись на красивое лицо Анфисы, смягчился: — Грамоту знаешь? Можешь написать ему записку, привет передать.

Напрягая все литературные способности, Анфиса вывела: «Ягодка, мой Ваня. Аблокат обещал тебе снисхождение по человечеству от присяжных, потому как вступился за нас, супружницу. Любящие Анфиса и детки».

Чиновник окликнул проходившего мимо Пономаренко:

— Тут приятная бабешка пришла, я разрешил ей привет мужу написать. Нарушение не шибко большое, а все на том свете доброе дело зачтется! Ты еще на дежурстве? Отнеси, пожалуйста, Федулову, да заодно и передачку…

Взглянул Пономаренко на женщину и остолбенел от неожиданности: это была та Анфиса Кулиниченко, которая когда-то отвергла его руку и сердце, спровадив сватов ни с чем. Видел эту прелестницу всего три раза, а крепко запали в душу ее синие глаза, сочные манящие уста. (Пономаренко жил на хуторе — верстах в двадцати от Анфисы.) Женщина не замечала пристального взгляда, на нее устремленного: слишком была погружена в собственные думы. А Пономаренко с горечью размышлял: «Ведь я после твоего отказа с горя запил, а потом ушел на эту собачью работу — в тюрьму!»

Взял он корзину, записку и отправился в «четвертый».

Со смотрителем Харьковского тюремного замка Ткачуком случилось странное происшествие. Он вернулся со службы домой в половине четвертого пополудни — календарь показывал 30 декабря 1868 года.

Снял с себя китель и протянул домработнице Гликерии (из заключенных). Та стала его чистить, и под ноги смотрителя упал листок бумаги.

— Что это? — удивился тот. Развернул, прочитал, и глаза у него округлились. Печатными буквами карандашом было написано: «Арестант Федулов вовсе не сам повесился. Это его убили».

— Откуда записка? — вопросительно взглянул на Гликерию.

— Из вашего кармана выпавши.

— Это как понимать? Подсунули, что ли? Напасти этой мне еще недоставало! — пробурчал Ткачук, снова натянул на себя китель и отправился в замок. На ходу рассуждал: «Почему мне сообщают о смерти заключенного анонимным способом? Кто и как исхитрился сделать это? Будучи на службе, я не снимал с себя кителя».

Уже в проходной он столкнулся со своим помощником, накричал на него:

— Почему вы мне об убийстве не доложили? Безобразие!

— А кого убили? — изумился помощник.

— В какой камере сидит Федулов?

Помощник справился по книге и доложил:

— Вчера за драку переведен из номера шестнадцать в четвертый карцер.

Взяв с собою корпусного дежурного, начальство спустилось в подвал. Ткачук прильнул к глазку четвертого карцера, ожидая увидеть висящего в петле Федулова. Но смотрителя ждала приятная неожиданность: заключенный был жив-здоров и прохаживался по карцеру — из угла в угол.

Начальник отхлопнул «кормушку» — форточку посреди двери, куда обычно ставят еду арестантам. Он наклонился и крикнул:

— С наступающим Новым годом, Федулов!

— Спасибо, и вас тоже! — со спокойным достоинством ответил тот.

Ткачук разогнулся, вытер ладонью пот со лба:

— Вот и хорошо!

О странной записке смотритель никому не сказал ни слова. Про себя со злобой подумал: «Ну, негодяи, нашли над кем шутить! Попадутся мне в руки — шкуру спущу!»

Но не давала покоя мысль: «Как удалось подсунуть записку? В какой момент? И главное — для чего?»

Ответов на эти вопросы не было.

Когда на другое утро смотритель прибыл на службу, корпусной дежурный Негода его ошарашил:

— Дозвольте доложить, в карцере арестант повесился!