Владимир Калашников - Лига выдающихся декадентов

— Вы крепостник! Обскурант! Старосветский помещик! Вам радостно причинять другим боль!

— Чем, собственно, могу? — спросил Розанов, морщась от высочайших тесситур гостьи.

— Меня зовут Мария Папер, — выпискнула девушка. — Я прочту вам свои стихи. Затем — удалюсь.

— Ах, так вы тоже поэт? — многообещающим тоном спросил Розанов.

— Уж точно я не поэт! — возмутилась гостья. Водрузила адресную книгу на этажерку и достала из кармана тетрадку.

Начавший забивать ухо ватой Розанов остановился присмотреться к ней.

— Поэтка? Поэтесса? Поэтесица? Ну, всё едино, — загыгыкал Боря. — Главное, что не поэт.

— Так вы не просить пришли?.. — приятно удивился Розанов. — Читайте!..

— Я хожу по адресной книге, — нетерпеливо пропищала Папер.

— И вы не знаете, кто я такой? — поднося ватный комок к свободному уху, спросил писатель.

— Коллежский советник Василий Васильевич Розанов. Набран на странице 559 между ротмистром Василием Александровичем Розановым и председателем комитета попечения о народной трезвости Василием Ивановичем Розановым.

— А приписку — «литератор» — вы не увидали?

— Второпях не обратила внимания. Да мне это не важно. Я только читаю стихи и иду дальше.

— Всё же снимите калоши!

Папер повела из стороны в сторону острым носиком:

— У вас в комнате слякотнее, чем на улице.

— Это всё ваша вина, Коля, — засопел Василий Васильевич, но спохватился: — Читайте же! Моим юным друзьям не терпится услышать вас!

Розанов заткнул второе ухо и приготовился наблюдать.

Папер открыла тетрадку. Тонкие бледные губы пришли в движение. Боря весь затрясся, точь-в-точь паровой котёл в последнюю до взрыва минуту. Тиняков как будто подавил порыв засмеяться.

Василий Васильевич осторожно вынул пробку из уха.

— А вот ещё выслушайте двустишие: я знаю, что в сумраке трепетном ночи меня ожидают внемирные очи. Конец.

— Отменно! — изрёк Бугаев и застучал одной ладонью о другую.

— Всё хорошо, но есть длинноты, — заметил Василий Васильевич.

— А вы что скажете, Александр Иванович? — стал подначивать Боря.

— Стыдно хвалить то, чего не имеешь права ругать, — осторожно выговорил Тиняков.

— Почему не имеете? Только потому, что я — женщина? — возмутилась Папер. — Обругайте меня сейчас же!

— Нет, не поэтому, — потупился Тиняков и замолчал надолго.

Розанов лукаво прищурился:

— А вы Мережковских проведайте.

— Они стихи любят, — с готовностью поддержал Боря. — Как-то при мне Гумми им читал своё. Слушали да нахваливали, — поэт захихикал в кулачок.

— Мне похвалы не нужны. К тому же я была там. Как бы я их на «мыслете» обошла!

— И что у них нынче? — с острым интересом спросил писатель.

— Полы не метены.

— Так и думал! — обронил Василий Васильевич.

— У вас грязнее, — напомнила Папер.

Розанов принял отсутствующий вид.

— M-me Мережковская к вам, помнится, направила, — добавила поэтка.

— Ах, чёртова Гиппиусиха, — пробормотал Розанов и грозно воззрился на гостью: — Вот откуда вы взялись!

— Я же объяснила: следую по алфавиту. В порядке очереди явилась к вам. Вот ещё: у меня и гражданская лирика имеется, — пискнула поэтка, но тут в передней загремел чемоданом Вольский.

Чёрный деревянный короб распался посреди кабинета на две половинки.

— …в трёх шикарных чемоданах выслал трупы в Ватикан, — вдруг забубнил Боря.

— Да-да, Боринька без царя в голове, — брезгливо сказал Розанов. — Триста раз говорил вам: бросьте вы это виршеплётство! Александр Иваныч, продолжим…

Тиняков нагнулся, чтобы достать со дна чемодана заместительный билет. Лицо его приобрело глумливое выражение, он хотел что-то сказать, но запнулся, оглянувшись на девушку. Выдавил, почти обыкновенным голосом и как будто не совсем то, что собирался:

— Просто уточки-голубки, ничего для вас не жаль…

— Какие уточки? — озадаченно произнесла Папер. — Я не пойму ваших стихов. Бедный! Вы плохо выглядите и заговариваетесь!

— Хватит! — процедил Вольский, отбирая и пряча билет. — Не при даме!

Тиняков неожиданно легко согласился.

— Как заполним чемодан?

— Давайте Колю уложим, — прыснул в кулак Бугаев.

— Кто у нас гимнастического склада? Пусть тот и лезет, — буркнул Вольский.

— А я не против, — пропел Боря. — Мне в чемоданах очень даже нравится. Уютно. Будто сильные крылья тебя обнимают.

С самой тоненькой книжечкой, какая только нашлась на полке, Василий Васильевич просеменил к чемодану и, держась за поясницу, опустил в деревянное нутро. Мужчины бросились помогать ему. Стопки «Людей лунного света», «Религии и культуры», «Сумерек просвещения» и «Тёмного лика», припасённых для раздаривания, а вероятнее — продажи автографированных экземпляров поклонникам, усыщали голодный зев чемодана.