Владимир Калашников - Лига выдающихся декадентов

— Обступила Бориньку, в одиночку хороводы вокруг него водит. Чрез неё не пробиться.

— С её габитусом дело немудрёное, — проронил со смешинкой Василий Васильевич.

— Каждую тихую минуту своим визгом конопатит, — с отвращением вспоминала Мариэтта. — До Бориньки теперь не достучаться — забьёт речами.

— И что же он?..

— Беседует с… этой.

Василий Васильевич прищурился:

— А раньше?

— К нам ходил — на ёлку. Письма писал…

— И только-то?

— Ну да.

В немоте и параличе лицевых мышц хозяин вернулся к рабочему столу. Хмыкнул. Сел боком на краешек зеленосуконного поля, одной ногой упираясь в пол, другой — покачивая. Снял пенсне.

— А чего же вы, голубушка, ко мне пришли?

— Знаю ваши книжки — сердечные, уютные. Подумала, человек вроде вас не осмеёт моих чувств и предчувствий, моих страхов, не отмахнётся. Вашу гостиную посещал Боря. Кому как не вам довериться? Все кругом очарованы Минцловой.

— Позвольте, голубушка, а кем вы приходитесь Борису Николаичу? — сказал Василий Васильевич с таким выражением, будто это не вопрос был, а скучная даже ему самому, но необходимая нотация.

Барышня потупила взор:

— Никем, — вымолвила едва слышно.

— А что у вас было? — с деланной наивностью допрашивал хозяин.

— Было — ничего…

— Зачем же в заблуждение меня…

Издав смешок совсем иного рода, чем звучали до сих пор, Василий Васильевич словно уснул на полуслове. Мариэтта минуту напряжённо ожидала продолжения, но, догадавшись, что аудиенция окончена, запаниковала:

— Умоляю вас поверить мне! Это гнусная дама!..

— Конечно, милейшая, — холодно отвечал Василий Васильевич. — Совершенно с вами согласен.

— Минцлова уговаривает Борю бросить писать стихи!

Хозяин кабинета впал, должно быть, в крайнюю рассеянность, потому что отозвался с опозданием:

— Охотно верю, но… прошу простить: занят чрезвычайно. Ворох статей в работе: «Новому времени» — восемь передовиц ежемесячно представь, «Русское слово» заказали статеюшку, и «Земщина» взыскует моего участия. Увильнуть отеческий долг не позволяет: четырёх дочерей и сынишку надо кормить. Ничем не могу!..

— Вокруг неё целая шайка!.. — отчаянно крикнула девушка.

— Да-да. «Верные личарды», — не удержался от сарказма хозяин. — Варенька!.. Не нужно чаю! Гостья уже прощается!

— Они спиритическую доску крутят, духи Нерона и Мазепы призывают!

— Кто ж в наши-то времена этим не балуется?

— У Минцловой и её личард — знак: крест с петелькой на маковке!

Василий Васильевич насторожился, мгновенно пенсне нацепил и, воззрившись на гостью, подбодрил её, вздрогнувшую от резкого движения, вопросом:

— Металлический кругляш? С гравировкой?

— Нет! Подвеска за петельку.

Тут хозяйка заглянула в кабинет:

— Васенька, звал ты?..

— Нет, ничего, — и тут же, с загоревшимися глазами, плеснул звенящим по-мальчишески голосом: — А впрочем, мой друг: организуй-ка нам чёрного чаю, с вареньем, с малиновым!

В квартире по адресу Таврическая улица, дом 25 обитало множество постояльцев, зажившихся и даже укоренившихся в чужом доме. Пробуждались они поздно, иные — в те часы, когда добропорядочные обыватели делают приготовления ко сну. Но эта парочка даже среди здешних чудаков выделялась, хотя бы тем, что почтила присутствием полдник. Впрочем, только присутствием, не вниманием: яйца всмятку, не будь зажаты выемками подставочек, с обиды укатились бы, неуклюже вихляясь, обратно в кухню. Смирный молодой человек пожирал вместо завтрака — глазами — бумажный листок с черкнутыми во тьме ночи строчками, и сам был пожираем, опять же — глазами толстой женщины, которая, казалось, была призвана в этот свет, чтобы таких смирных мальчиков распекать:

— Что за жанр? Мешанина, а не жанр! «Недобуколика»? Вы — читающей публике: гляньте сектантов, соприсутствуйте на оргии! А ваши герои? Интеллигент, забравшийся в глухую деревушку. Студент-мистик. Провокатор тайной полиции. Вы задумали галерею портретов современности? Невыносимо избитый приём. Гоголь в «Мёртвых душах» целый вернисаж сотворил.

Молодой человек согласно качал головой, благодаря чутью — всегда в нужные моменты, хотя был погружён в космическую туманность мыслей и от своего листка не отрывался.

— Начинается буколикой, а заканчивается — бунтом. Как у Достоевского в том неудачном романе, — увлечённо рассуждала Минцлова, дирижируя себе лорнеткой. — И ещё: у вас — порнография. Кого, Боря, хотите своею откровенностию облагодетельствовать? Гимназистов? Студентиков, какие ходили к папе вашему, профессору математики? — Лорнетка отмахивала такты подобно метроному: — Подполье. Убийства. Оргии. Чёрный лубок для взрослых мещан. Вы множите хаос, Боря! Ваш «Голубь серебряный» — сплошное косноязычие! Признайте, Боря: проза — не для вашего пера! Простите за резкость, но зуд, толкающий к этаким сказочкам, нужно лечить, и чем скорее, тем лучше. Через десять лет слезами ведь омоетесь над кипою неприкаянных рукописей! Решение одно: в печку, без промедления! Боря, да вы смотрите ли… слушаете?