Владимир Калашников - Лига выдающихся декадентов

— Оставайтесь на своих местах и надейтесь на власть, вас оберегающую!

Будто невидимый груз упал с плеч. Солнце казалось ярче. Дышалось легче. Эфир преисполнился ощущением безопасности. Мир проницали имперские ароматы: умащенный воском хром, ружейное масло, о-де-колон марки «Шипр». Кликуша удрал, рассыпав свои брошюры, замешкавшуюся раклу окружили дворники, повели в участок, подталкивая непонятливых в спины черенками мётел. Гуляющая и проезжающая публика заметно повеселела. Боря Бугаев вновь не заметил разницы.

Вавич промерял широкими уверенными шагами освобождающуюся улицу. Огромный, в версту длиной затор рассасывался.

Вольский вжался в сиденье, ссутулился нерадивым гимназистом и руку прислонил к бровям, будто защищаясь от нестерпимо ярких лучей.

— Что это с вами, Николай Владиславович? — недоумённо спросил Розанов.

— Неудобно перед служивым, — хрипло ответил меньшевик. — Это тот самый…

— Вы благонамеренный человек, — пристыдил Василий Васильевич. — Вы же оставили подполье, чего вам бояться? Все грехи вам отпущены российским правительством.

— Сколько же минуло… Лет семь или восемь. Эх! Будь что будет!

Вольский поднял лицо навстречу приближающемуся Вавичу.

Произошло невероятное: вопреки воле прошедших лет надзиратель узнал Вольского. Впрочем, стружковое топорщенье верхней губы, точильным бруском огромный нос и смотровые ямы глазниц — негодная внешность для подпольщика.

Вдруг лицо Вавича раздвинулось широчайшей ухмылкой:

— А-а-а… Благодарствую за овощ, барин. С жёнкой и пекли, и кашу варили: объеденье! Только в следующий раз, как шутить вздумаешь, белорыбицу клади в пакет. Оченно белорыбицу уважаю. Да и не по чину мне теперь растительный подарок принимать. Проезжа-ай!..

Вольский как известняковый фараон уложил парализованные руки на оцепеневших коленях. А потом каменная маска растворилась улыбкой.

— Вот, Коля, человек за семь лет выслужился, а вы потеряли всё, что имели, — беззлобно и даже по-детски наивно сообщил Бугаев.

Вольский помрачнел, отвернулся. Спустя минуту буркнул через Бугаева Розанову:

— Вот, Василий Васильевич, из-за подобных реплик мы с Борей и рассорились.

— Здесь и сейчас это «устами младенца», — пробормотал себе под нос философ.

В пролётке на дне, под ногами, лежали шпаги.

— Мешает! — капризно сказал Боря, толкнув футляр каблуком. — И откуда они взялись?

— Знакомая ссудила. Так совпало, что давеча перчатку бросала одному поэту. Решительная девушка!

На вокзале Розанов черкнул на запавшем в карман фантике каракульку и сунул извощику:

— Завези-ка острия по адреску!..

— Э-э, барин, мне в другую сторонку, — сказал тот, ловко уклоняя руку.

Розанов возмутился:

— Плачу дополнительно!

— Трехрублёвочку? — равнодушно проронил извощик, высматривая в привокзальной толпе клиента посолиднее.

— Три целковых? Отчего так дорого? Сюда за шестьдесят копеек доставили!

— Ведь от вокзала ехать, барин, — будто дитю неразумному сказал извощик.

— Негодяй, фаэтонщик проклятый! — пыхтел Василий Васильевич, подымаясь на дебаркадер.

— Мы обрастаем багажом, — заметил нагруженный кардонкой меньшевик.

Они успевали на последний вечерний поезд.

Розанов вложил в ладонь меньшевику зелёненькую банкноту:

— Коля, возьмите билеты в первый класс.

Бугаев слонялся вокруг установленной на перрон кардонки, ковыряя носками туфель остывающий асфальт, а Василий Васильевич высматривал мужичка в красной шапке.

Вольский вернулся с тремя билетами и наблюдением:

— Оцените! — указал на полосу между железными путями. На порыжевшем от солнца газоне оранжево пучился комок жалко обмякшей резины.

Розанов прищурился, просеменил туда, где платформа обрывалась к двум устремляющимся в восточную бесконечность России стальным полосам. Невдалеке носильщик, оседлав пестрящий наклейками баул, толковал другому:

— Да это вдова знаменитого путешественника Эмиля Голуба!.. Разглядел вблизи — теперь верю, что Африку насквозь прошла. Ух, могучая баба! По Азии двинется, через Монголию, Тибет, до самой Индии. Тут проездом, да и сбросила балласт. Морей у нас в России нет, потопы редкость. Сухопутные мы, и она теперь вместе с нами.

Розанов прислушивался. Некая мысль дразнила, и никак не получалось её выцепить из броуновской круговерти фразочек, забот, впечатлений. Сердито тряхнув головой, он обернулся к спутникам:

— Коленька, прошу вас, спуститесь с платформы, приберите имущество! Поторопитесь! Ради Бога, под локомотив не угодите! До отбытия всего ничего осталось.