Дарья Дезомбре - Сеть птицелова

– Васька! – крикнула она, вставая из-за стола, и князю почудился в сем зове клич полководца. – Ва-а-аська-а-а!

В дверях появилась горничная.

– Что, одела Акулька барышню?

…табакерка, усыпанная диамантами, с портретом на эмали старшего сына во младенчестве, золотые часы…

– Нет, барыня. Нету ее.

– Как нету? – прервала составление списка в уме княгиня, уставившись на свою девушку.

– Сама, видать, оделась. И гулять поутру отправилась.

– В сад? – нахмурилась княгиня, обычно приветствовавшая утренние прогулки.

– А нам почем знать? – обиженно засопела носом та.

– Экая ты дура, Васька! – раздраженно поправила шаль на сдобных плечах Александра Гавриловна. – Поди узнай, на конюшне ли Ласточка, да проверь, что из барышниного гардероба взято!

Но едва недовольная Васька вышла, княгиня, полная дурных предчувствий, сама бросилась в комнату дочери, распахнула задернутые с вечера гардины. И замерла, похолодев: Авдотьина кровать была и вовсе не смята.

Дальше все закружилось с обморочной быстротой: Ласточка оказалась в стойле, Тимошка божился, что барышню не видал и никаких указаний от нее не получал. Выходит, княжна ушла из дома пешком, а вот вечером или на рассвете, никому не ведомо. Несколько утешило Александру Гавриловну исчезновение жакета из английской шерсти – где бы дочь ни находилась, она не дрожала от холода. Но где?! Оглядев воинственным взглядом едва освободившийся от утреннего тумана пустынный сад и беседку, Александра Гавриловна подобрала полы капота и ринулась через ротонду к парадному крыльцу, где за липовой аллеей раздавались ставшие уже привычными Липецким шум выстрелов, лязг колец на стволах винтовок, короткие приказы.

Де Бриака она нашла рядом со старыми въездными воротами: с недовольным лицом он выговаривал что-то младшему чину. Не дожидаясь окончания беседы, Александра Гавриловна, похожая в развевавшихся лентах капора и необъятном капоте на двухмачтовый голет [55] Небольшое парусное судно. под всеми парусами, решительным шагом двинулась к майору.

Дав знак офицеру, что тот свободен, де Бриак с любезной улыбкой повернулся к княгине, но при виде ее рассвирепевшего лица улыбка исчезла, уступив место озабоченности.

– Милостивый государь, – начала княгиня, и подбородок ее затрясся, майор не мог понять, от негодования или от испуга. – Когда вы в последний раз видели мою дочь?

– Княжна? – спросил он, побледнев. – Что с ней?

– Она пропала! Она… – Александра Гавриловна замолчала: остатки воспитания, не позволяющие выносить сор из избы, боролись в ней с материнской тревогой, но положение складывалось отчаянное, и потому она продолжила: – Может статься, этой ночью она не ночевала дома.

Де Бриак вздрогнул, побледнев еще пуще.

– Исключено, – сказал он наконец. – Княжна дала мне слово…

И увидел, как застыло лицо княгини.

– Ваш обмен обещаниями мы еще обсудим. Так ответьте ж мне, виконт.

– Вечером. В десятом часу.

– Где, позвольте узнать?

– В библиотеке.

Лицо княгини обратилось в камень.

– С какой же целью вы встречались с моей дочерью наедине?

Де Бриак выпрямился:

– Наша встреча, княгиня, была случайностью.

«Как бы не так!» – читалось в яростном взгляде Александры Гавриловны.

– Осмелюсь поинтересоваться содержанием вашей беседы. – Вопросы сыпались на беспомощного майора, словно картечь из снарядов капитана Шрапнеля.

– Немецкая литература, княгиня, – поднял на нее прямой взгляд де Бриак. – Мы обсуждали предпочтения вашего старшего сына – Гегель и Шеллинг, если я правильно помню.

Губы Александры Гавриловны задрожали:

– Мой сын, майор, возможно, уже убит. Или смертельно ранен. А мы… мы пустили вас в свой дом, приняв за честного человека нашего круга. – И добавила через паузу: – Виконт! – Де Бриак вздрогнул, как от пощечины, а княгиня продолжила: – И верили, что вы не воспользуетесь нашим доверием, чтобы… – она махнула маленькой ручкой с зажатым в ней кружевным платком, – мы с князем… Нет, я сама посчитала, что правила человечности выше розни между нашими государями. Я ошиблась.

И, развернувшись, она почти бегом направилась по липовой аллее обратно к дому.

Некоторое время де Бриак остался недвижим, как памятник своему императору. В оскорбленных чувствах княгиня становилась очень похожа на свою дочь: будто сама Авдотья бросала ему в лицо обвинения. Он чувствовал себя смертельно виноватым: как мужчина, как старший и, наконец, как человек, изначально понимавший, что брак между ним и княжной невозможен, немыслим, он должен был избегать встреч и бесед, пусть даже на самые невинные темы. Избегать обмена взглядами, общего смеха… Не будь войны, злился на себя майор, разве оказался бы он в столь опасной близости с богатой русской наследницей? Война смешала все карты. Да, она убивала и калечила, но калечила не только тело. Она – будто отравленное вино, бродящее в каждом солдате. Близость смерти, жажда жизни. Любовь, которая становится дороже жизни, ведь жизнь на полях сражений не стоит и сантима. А цена любви – о, ее цена только растет! И вот он чувствует себя негодяем – какое бремя для его уже изорванной в клочки гордости. Ему следовало, твердил он себе, вспоминая ее заплаканное лицо вчера в библиотеке, поделиться с князем Дуниными дневными, а особливо ночными эскападами. Возможно, его сиятельство смог бы оградить дочь от опасности. Она рисковала из-за него. В висках у Этьена стучала кровь, на щеках выступили красные пятна. Только потому, что им с Пустилье вздумалось так бездарно поиграть в сыщиков. Аутопсии, рысканье по округе в поисках убийцы… Каково занятие для девицы, чье место за пяльцами или с романом в руках?!