Валерия Вербинина - Дом на Солянке [litres]

– Там не опасно? – спросила Варя.

– В смысле? – не понял муж.

– Ну, где ты сопровождаешь этого юношу.

– А. Нет, не опасно, конечно. Разве я стал бы…

Он недоговорил, но Варя и так поняла, что он имеет в виду. Она отрезала себе кусочек второго сыра (который оказался чем-то вроде пармезана), отпила глоток чаю. Взгляд ее скользнул по окружающей обстановке, по безмолвному роялю, заваленному всяким хламом. «Кузен сказал перед отъездом: если что, мебель можете забирать. Надо было сразу же сообразить, что он уже тогда решил остаться в Германии…»

– Вообще удивительно видеть, как люди в присутствии представителя власти схлопываются, словно раковина, – заметил Басаргин, взяв себе еще рокфору. – Но вообще он молодец – я об Опалине. Умеет разговорить собеседника. Метода, конечно, у него нет никакого…

И он рассказал Варе, как его спутник сегодня опрашивал сослуживцев убитого, а потом его приятеля.

– Там еще женщина какая-то замешана. У Кирпичникова было ее фото, но оно исчезло. И вот что интересно: никто ничего об этой женщине не знает. Приятель после расспросов вспомнил, что Николай как-то сел к ней в такси.

– Она на такси ездит? – протянула Варя.

– Ну да. То есть Телегин ее видел в такси. Брюнетка, говорит, коротко стриженная, видная женщина.

– Исчерпывающее описание, – заметила она с улыбкой.

– Да. Опалин его и так и этак крутил: может, родинки какие у нее были? Шрамы? Но Телегин не настолько близко стоял, чтобы их разглядеть. Просто, говорит, видная баба, одета хорошо. Опалин больше часу с ним бился, и наконец тот вспомнил, что ему Николай сказал. Она, мол, живет в доме, где дамская парикмахерская, в витрине там головы, а на одной – парик из перьев. Опалин пробовал хотя бы район уточнить, чтобы эту парикмахерскую найти, но Телегин больше ничего сказать не смог.

– Этот убитый, Николай Кирпичников, он же столяр был? – спросила Варя, сделав себе бутерброд с ветчиной.

– Да.

– Зачем столяр понадобился хорошо одетой даме, которая ездит на такси? Я хочу сказать… он ведь не ее круга.

Басаргин с удивлением поглядел на жену.

– Варя, ты совсем как Опалин, – промолвил он полушутя-полусерьезно, качая головой. – Представь, когда мы вышли от Телегина, он то же самое сказал. Для чего Кирпичников ей понадобился? Я ему, конечно, ответил, что мало ли – влюбилась, например…

– Так влюбилась, что его из реки извлекли с перерезанным горлом? Так не бывает.

– Варя! Вот и он мне ответил примерно так же… Тебе в угрозыске надо работать, честное слово.

– Кстати, насчет работы. – Молодая женщина вздохнула. – Полине в шляпную мастерскую нужна модистка. Я подумала…

– И речи об этом быть не может, – отрезал Басаргин. Вся его веселость куда-то враз улетучилась.

– Если тебя выгонят из газеты, на что мы будем жить?

Она прикусила язык, но было уже поздно. Лицо писателя застыло.

– На что? Не знаю, Варя. Мебель продадим. В актеры пойду, в какой-нибудь театр бродячий, на окраинах играть буду.

– За мебель ничего не дадут – все комиссионки ею забиты, – ответила Варя рассудительно. – А в актеры тебя не пустят. Ты не член рабиса… – Так назывался профсоюз работников искусства. – Тебя даже на их бирже труда на учет не поставят. Почему я не могу работать у Полины?

– Потому что я не хочу, чтобы тебя оскорбляли эти нэпманские хамки, которые к ней ходят. Варя, эти деньги тебе дадутся ценой таких унижений, что ты меня проклянешь. Лучше уж ругай сейчас, что я тебя не пускаю.

– Ты из меня делаешь какое-то нежное растение, – сказала Варя обидчиво.

– Нет. Ты, Варя, не представляешь себе, чего мне стоит каждый день соприкасаться с этими людьми. Хамство невыносимо, а торжествующее хамство – вдвойне. – Он помрачнел и добавил: – А мне еще приходится сочинять, примеряясь к их… к их требованиям. Боже, ну почему я не какой-нибудь, черт возьми, стихоблуд, который гонит верстами рифмованную чушь про партию, комсомол и не знаю что еще… Как хорошо сейчас быть бездарностью, Варя! Никогда еще в русской литературе не было такого широкого поля для абсолютно бесталанных людей… И никогда еще они так не процветали, черт возьми!

Варя смотрела на него и думала, что эти речи она слышит каждый день, в разных вариациях. Максим зациклился на литературной теме, потому что она для него действительно очень важна, но есть же люди, которым еще труднее, и их проблемы – вовсе не скверные стихи в «Красном рабочем». Пережив революцию, Гражданскую войну и страшные годы военного коммунизма, она никак не могла избавиться от ощущения, что так убиваться из-за каких-то слов не то что глупо, но как-то… эгоистично. Должно быть, Максим Александрович почувствовал ее настрой – он поник, сгорбился и стал смотреть в окно.