Валерия Вербинина - Дом на Солянке [litres]

Данный роман является вымыслом. Любое сходство с реальными людьми или событиями случайно.

– Денег нет, – сказал кассир.

– Но позвольте… – начал Басаргин.

– Нет денег, Максим Александрович, – повторил кассир, и в его тоне собеседник уловил нечто вроде сочувствия. – Заведующий распорядился вам не давать. Вы, говорит, материал не сдали. Аванс брали и не вернули…

– Послушайте, – начал заводиться Басаргин, – это какое-то недоразумение. Глебову можно сколько угодно брать авансы и кормить всех обещаниями, Стеничу… а я только один раз… Я статью не сдал, потому что болен был!

– А Поликарп Игнатьевич в курсе? – мягко осведомился кассир. И хотя тон его был предельно корректен, по выражению глаз, по тому, как остро они блеснули под стеклами очков, стало ясно, что человек, сидящий за окошечком кассы в редакции «Красного рабочего», не слишком-то склонен верить в отговорки собеседника.

Басаргин смирился. В конце концов, если он поругается еще и с кассиром Измайловым, ничего хорошего из этого не выйдет. Кассиры – народ злопамятный и всегда найдут способ напакостить, если редакционный работник задел их самолюбие. Придешь, к примеру, деньги получать, а кассир раз – и перерыв объявит или просто захлопнет окошечко без всяких объяснений. Опыт научил Максима Александровича никогда не ссориться с теми, кто ведает финансами: это всегда выходит боком.

– Скажите, – начал Басаргин, нервно растирая лоб, потому что у него вдруг начала болеть голова, – а если Поликарп Игнатьевич…

– Если Поликарп Игнатьевич скажет, что можно, тогда другое дело, – с готовностью отозвался Измайлов. – А так, поймите, нехорошо выходит. Он сам велел – Басаргину авансов не давать…

Чертыхнувшись про себя, Максим Александрович отправился искать заведующего, а найти его было весьма непросто. Редакция «Красного рабочего» помещалась в огромном здании на Солянке, которое некогда было воспитательным домом, а при Советах превратилось в Дворец труда. Сюда, как спички в коробку, кое-как втиснули несколько десятков учреждений, в числе которых оказались издательства, редакции журналов и газет, художественная выставка, сберкасса, всевозможные профсоюзные организации, почтовое отделение и магазин. Каждое утро трамваи приносили к Дворцу труда сотни служащих, которые ручейками вливались внутрь и растекались по бесчисленным кабинетам. Жизнь кипела в бывших дортуарах сирот, стрекотали пишущие машинки, верстались газетные полосы, из курилки в курилку носились последние сплетни. Человек, который попадал в лабиринт коридоров дворца впервые, был, наверное, очарован здешней суетой, но Максим Александрович Басаргин шагал, как приговоренный к смерти, и думал только о том, что у жены Вари нет приличного зимнего пальто и, стало быть…

– А, Максим!

Кто-то с размаху хлопнул его по плечу, Басаргин дернулся и повернулся. Так и есть – Глебов, его манера. Степан Сергеевич Глебов был розов, щекаст, жизнерадостен, и глаза его взирали на мир с непоколебимой уверенностью в своих силах. Он всюду ходил с трубкой, но, разумеется, совсем не потому, что главный редактор «Красного рабочего» Оксюкович курил трубку. И авансы за статьи Глебову с легкостью давали, конечно, потому что считали его талантливым, а не потому, что он был вхож в дом Оксюковича на правах кого-то вроде жениха.

– Ну? Что? Как? Вообще? – в присущей ему манере сыпал отрывистыми вопросами Глебов и тут же, не дожидаясь ответа, продолжал: – Слышал новость? О Колоскове?

– Нет, – хмуро ответил Басаргин.

Колосков был заместителем главного редактора. В августе он ушел в отпуск и должен был отправиться на юг, где его уже ждала отбывшая ранее жена с детьми, но на место назначения не приехал. Среди сотрудников «Красного рабочего» ходил упорный слух, что Колосков сбежал к любовнице, но кем она была, никто не мог сказать по причине того, что зам умело скрывал свою личную жизнь.

– Нашелся! – Глебов залился счастливым смехом. – Видели его! В Харькове! Там у него пассия… Говорят, певица! И красоточка… Все на месте!

Басаргин слушал, насупившись, и думал: почему все вокруг считают Глебова ловким малым и вообще молодцом, который своего не упустит, между тем как совершенно очевидно, что Степа – самый обыкновенный круглый дурак. «А может быть, он именно этим и берет, – мелькнуло в голове у Максима Александровича, – все видят, что он дурак, потому его не опасаются и хвалят, отлично зная ему цену». Вслед за этим пришла другая мысль, куда менее утешительная: «Но если он дурак, а я умный, почему я не могу выбить какой-то жалкий аванс? Почему…»