Никита Филатов - Адвокат революции

— Не приведи Господь, чтобы все это опять повторилось в России! — не в силах сдержать себя, потомственный дворянин Брянчанинов выскочил из-за стола, едва не опрокинув чашку с чаем, а затем трижды истово перекрестился на образ, висящий напротив окна в кабинете.

Вслед за ним, встав из кресел, поторопились осенить себя крестным знамением председатель суда и Климович.

— А вот для этого, собственно, мы и делаем свое дело, — пояснил подполковник. — Каждый по-своему, каждый на своем месте. С божьей помощью да по своему разуменью. И не ради чинов, не ради награды…

— Сообщу доверительно, и только вам, Анатолий Александрович, — генерал понизил голос так, будто кто-то из посторонних способен был слышать их разговор. — Вопрос с господином Ждановым будет решен так, как следует, — то есть в любом случае дело закончится обвинительным приговором. В случае же его оправдания этим составом суда начальник Охранного отделения нынче же подаст соответствующее секретное представление генерал-губернатору. После этого прокурор немедленно опротестует перед Главным военным судом оправдание Жданова, и генерал-губернатор вернет дело к нам на вторичное рассмотрение. А уж тут мы с Евгением Константиновичем подберем таких новых судей, чтобы сомневаться в них не было ни малейшего основания…

* * *

Вопреки ожиданиям и прогнозам широкой общественности, семнадцатого октября того же года на повторном процессе дворянин Владимир Жданов, состоявший до ареста присяжным поверенным при Московской судебной палате, был приговорен к лишению всех прав состояния и к каторжным работам на четыре года.

Срок для российского каторжанина минимальный, но все-таки — срок настоящего заключения, поэтому Щеголев, самый близкий приятель Владимира Анатольевича со времен ссылки в Вологду, смог добиться с ним встречи еще до того, как осужденного «подняли» на этап.

— Здравствуй, Владимир!

— Здравствуй, Павел…

Мужчины трижды, по православному обычаю, расцеловались — и старший надзиратель, который привел Жданова в специальную камеру, предназначенную для подобного рода свиданий, даже не попытался им в этом препятствовать.

— Спасибо, любезный, — поблагодарил его Щеголев.

Вместо ответа сотрудник тюремного ведомства молча кивнул, запер дверь и остался стоять перед ней, не выпуская из поля зрения арестанта и посетителя. Надзиратель был очень рослым, громоздким, физически сильным мужчиной в мундире, с медалями за усердие и с полицейским свистком на шнурке. Не вызывало сомнений, что в случае крайней необходимости он вполне мог бы справиться с любым из обитателей тюрьмы даже при помощи одной только связки тяжелых ключей, постоянно звеневших при всяком его шевелении.

— Прекрасно выглядишь, Павел, — не слишком ловко начал разговор Владимир Анатольевич.

Впрочем, его приятель действительно смотрелся в высшей степени солидно — демисезонное пальто от модного московского портного, трость с серебряным набалдашником, лакированные штиблеты, слегка забрызганные грязью с улицы.

— Да и ты молодцом! Право слово, я даже и не ожидал, — заторопился ответить Щеголев. — Я-то уж, грешным делом, подумал, что тебя…

Владимир Анатольевич усмехнулся, заметив, что слова свои Щеголев произносит тем неестественно бодрым тоном, каким принято разговаривать со смертельно больными людьми или с близкими родственниками покойного:

— Подумал, наверное, что обрили уже мне половину головы по каторжанскому обычаю? Нет, брат Павел, пока еще не обрили. И кандалы мне пока тоже не полагаются. — Арестант посмотрел на свои запястья, свободные от оков, и зачем-то добавил: — Потом их наденут, всему свое время…

На самом деле содержание в кандалах ему вряд ли грозило. Приговором суда это не было предусмотрено, и отправлять бывшего присяжного поверенного в особую «кандальную» тюрьму никто не собирался.

Вообще же, по сообщениям очевидцев, кандалы могли быть как ручными, так и ножными. Однако в любом случае время пребывания в них, составлявшее обычно треть всего срока осуждения и нередко превышавшее пять лет, превращалось в тяжелое испытание для физического и психического здоровья. Ножные кандалы весили примерно полпуда, ручные же были устроены таким образом, что закованный человек не мог развести руки больше чем на тридцать сантиметров. Понятно, что в кандалах даже самые простейшие бытовые отправления усложнялись невероятно… В бане кандалы тоже не снимались — рукава и штанины продергивались в зазоры между телом и железом, а чтобы металл не терся по телу и не рвал одежду, под кованые манжеты вставлялись специальные кожаные прокладки.