Артур Таболов - Кэш

— Вряд ли.

— И я не могу. Но могу кое-что изменить в той жизни, которой живу я и будут жить мои сыновья. Сделать ее немного чище. И я это сделаю. Следователь Кириллов получил своё, адвокат Горелов получил своё, прокурор Анисимов ответил на Страшном Суде. Не знаю, как он оправдывался. Возможно, у него было голодное детство. Это уже не наши дела. Своё получит судья Фролова, своё получит Михеев. Я поступлю с ними так же, как они поступили со мной. Это справедливо. Это по закону гор, о котором нам когда-то напомнил Арсен. И хватит об этом.

— Что ж, хватит так хватит, — согласился Панкратов. — Значит, наружку снимаем?

— Да.

— Прослушку?

— Тоже.

— Так и передам…

Дама за столиком в углу раздраженно убрала бумаги в портфель и вышла из кафе, всем своим видом демонстрируя негодование. Её собеседник подошел к буфету, взял большую рюмку коньяка и вернулся на место. И тут Панкратов его узнал. Это был писатель Ларионов.

«Вот так встреча!» — подумал он и тут же поправился: «Ну, а где еще можно встретиться с писателем, как не в писательском клубе?»

Извинившись перед Гольцовым, Панкратов подошел к столу Ларионова.

— Добрый день, Валерий. Можно к вам?

— Господи Боже мой! — изумился писатель. — Национальная алкогольная безопасность! Конечно, садитесь. Как вы здесь оказались?

— Случайно. Что это за дама, с которой вы разговаривали?

— Из издательства. Предложили продолжить серию Маши Зарубиной. «Смертельная страсть-2». А что? Пипл хавает.

— Вы согласились?

— Посмотрите на мои руки, — предложил Ларионов и продемонстрировал руки с въевшейся в кожу черной металлической пылью. — Ну какая из меня Маша Зарубина? Поздно мне рядиться в панталончики и кружавчики.

— Мне показалось, она была недовольна?

— Недовольна? Слабо сказано. Предложила за книжку аж пятнадцать тысяч рублей и очень обиделась, когда я послал её на хуй. В вежливой форме, конечно. Уже совсем писателей за людей не считают. И вот что странно. Мошенник всегда обижается на того, кто не дает себя наебать. И обижается очень искренне. Этого я никогда понять не мог.

— Хочу поблагодарить вас за главы, которые вы прислали, — сменил Панкратов тему. — Прочитал с большим интересом.

— Разобрались в гибели Гольцова?

— Да. Вы написали, что хотели бы спросить у Георгия, чувствовал ли он зов судьбы. И добавили: «Но у него уже ничего не спросишь». Хотите спросить?

— Это вы о чем?

— Пойдемте. Только сначала допейте коньяк. А то потом прольете.

Ларионов с некоторым недоумением опустошил рюмку и последовал за Панкратовым.

— Познакомьтесь, джентльмены, — предложил Панкратов. — Впрочем, вы уже знакомы. Но это было давно, двадцать лет назад. Так что можете познакомиться снова.

— Здравствуйте, Валерий, — с мягкой улыбкой сказал Гольцов. — Рад вас видеть.

— У меня что-то с головой, — пожаловался писатель. — И вроде выпил всего ничего. Это вы, Георгий?

— Я.

— Точно вы?

— Хотите меня потрогать?

— Хочу.

— Ну, потрогайте.

Писатель как бы с опаской прикоснулся к плечу Гольцова.

— Правда, вы. Невероятно! Но почему вы здесь?

— Где же мне быть?

— Там, — кивнул Ларионов на потолок.

— Там скучновато, — усмехнулся Гольцов. — Здесь веселее. Но формально я еще там.

Панкратов посмотрел на часы.

— Джентльмены, вынужден вас покинуть. Формально я сейчас в бассейне спорткомплекса «Олимпийский», и мое время быстро подходит к концу. Вы хотели, Валерий, задать Георгию какой-то вопрос?

— Вопрос? — возмутился писатель. — Десять! Сто!

— Вот и задавайте.

Таксист попался опытный, довез до «Олимпийского» всего за полчаса. Панкратов через хоздвор вошел в комплекс, быстрым шагом миновал раздевалку и вышел на улицу несколько взмокший, что вполне соответствовало виду человека, который от души поплавал в бассейне, а потом постоял под горячим душем.

К вечеру жара не спала, а словно бы сгустилась, превратилась в вязкую духоту, как в русской бане. Панкратов включил кондиционер и сидел в машине, пока рубашка не перестала прилипать к телу. Выезжая на проспект Мира, он не заметил ни «лады-приоры», ни «лендкрузера», неотвязно следующих за ним, ни машин наружки. Ими могла быть любая из тысяч машин, торивших световые тоннели в смоге из автомобильных газов и дыма горящих торфяников.

На душе у него было неспокойно. Очень не нравилась ему мрачная энергия, которой был наполнен Гольцов. И тревожили его слова про свой адрес: «Они его узнают. И очень скоро». Что это, твою мать, значит? Что он задумал?