Андрей Курков - Самсон и Надежда

— На каком, я что, слушал его? Он ругался, когда Антон его прикладом ударил, а поначалу он вперед выпрыгнул и кричал!

— Но что он кричал? С акцентом? Или, может, по-иностранному?

— Да швалью нас ругал и еще как-то! Точно, одно слово нерусское было! Какое-то «швайсе»…

— Может, швайне или шайсе? — уточнил Самсон.

— О! Точно! Шайсе!!!

Самсон удовлетворенно закивал. Потом написал на листке свои вопросы и ответы Федора и решил поменять тему допроса. Опять про серебро и Якобсона спросил. Но тут замолчал Федор намертво. Даже лицо от допрашивающего отвернул в сторону красноармейца Семена. Стал на него смотреть и на ружье, столбиком стоящее и штыком в мрачный серый потолок тыкающее.

— Ну ладно, пей свой чай! — смирился Самсон с тем, что разговор дальше не пойдет.

После обеда в подвале для арестованных бунт случился. Дезертиры сильно конокрада поколотили. Так, что живого места на нем не было. Только Найден, сбежавший вниз и над головами из револьвера стрельнувший, спромогся арестованных успокоить. Отошли они под стенку, испугавшись свирепого блеска в его глазах. После этого смогли два красноармейца побитого конокрада к лестнице выволочь. Закрыли потом арестованных на замок, а Найден к побитому наклонился и спросил:

— Крепко тебе досталось?

Тот кивнул и попытался сплюнуть, но вместо этого кровавая слюна у него из уголка рта вниз потянулась.

— Вот что, — сказал Найден. — Отлежишься тут, а потом проваливай! Негде мне тебя держать! Еще раз поймают, сам поколочу! Понял?

Конокрад едва заметно приподнял голову, снова пытаясь кивнуть. Промычал что-то.

— Подтолкни его под стенку! — скомандовал Найден караульному. — Как отлежится и сможет уйти — пусть уходит! Не задерживать!

Под вечер дезертиров забрали, а вместе с ними и Антона с Федором. Повезли на грузовике с охраной.

— По этим двоим дело закрой, — сказал Самсону Найден, зайдя в кабинет и бухнувшись в кресло. — Напиши, что согласились искупить кровью!

— Слушаюсь, — кивнул Самсон.

Дело, все дванадцать его листов, лежали на столе: и протоколы допросов, и описи краденого и возвращенного потерпевшим.

— Сошьешь и в коробку! — добавил Найден. И вдруг задумчиво в потолок посмотрел, на слабо горящую лампочку в зеленом абажуре. — С документами твоими интересная история, — усмехнулся он и опустил взгляд на Самсона. — Все подделанные! Нет в природе ни чекиста Мартенса, ни Кириллова, ни поляка Будржевского, ни Кочевых! То есть в природе они могут и существовать, но в другой природе, не в нашей. Так что неизвестно, кого ты убил!

— Убил? — Самсон напрягся. — Я ж не убил, я ранил!

— Три пули в сердце и четыре в живот? Ранил? — рассмеялся Найден. — Пасечному рассказать — не поверит! Он думает, что лучше всех у нас в участке стреляет! А вот и неправда!!!

— Так он же стонал! Его нашли убитым?

— Нашли. Даже сфотографировали. За покойным никто не пришел, вот и отдали пока студентам-медикам! На Фундуклеевскую отвезли! В покойницкий театр!

— А можно мне еще один допрос по делу красноармейцев провести? — обратился Самсон. — Только не этих двоих, что увезли, а портного, которого они ограбили? Больно он перепугался, когда я выкройки хотел ему вернуть… К тому же он немец!

— Да он просто нашей власти боится! Пол-Киева ее боится! — сказал Найден.

— Холодный думает, что то, что у него украли, тоже краденым было! — ответил на это Самсон.

— Так ты хочешь его припугнуть, чтобы еще одну кражу раскрыть? Холодный так считает? — опустил Найден взгляд в пол, губы скривил, словно о чем-то неприятном задумался. Минуты через две ожил. — Ладно, возьми красноармейца да арестуй этого немца на денек! Он тебе сразу все свои страхи и выложит! И сам больше кражи не ищи! А то наберем опять целый подвал сброда, а они тут друг другу горлянки перережут!

Около девяти вечера прошил Самсон документы дела грубой серой ниткой и хотел уже было иголку ножом отрезать, но тут про портного вспомнил. А вдруг тот что интересное расскажет? Тогда надо будет еще один протокол сюда, в дело вшивать!

Сунул он дело, из которого нитка с иголкой болталась, в верхний ящик стола. Раскатал полоску мягкой мастики, прилепил к краю ящика и печать в нее свою вдавил.

Бесфонарная темень снова окутала Киев страхом и ощущением опасности. По безлюдным улицам изредка проезжал, дрожа светом желтых фар, служебный автомобиль. А Самсон с грозно висевшей с ремня на правом боку деревянной кобурой и красноармеец Семен с винтовкой за плечом шли на Бассейную. Сапоги Самсона ударялись подошвами о булыжную мостовую гулко, но не звонко. Это Самсона радовало. А еще его радовало, что так же гулко, но не звонко стучали по дороге подошвы сапог Семена. Потому что звуки их служебного присутствия не врывались в гудящую тишину города, а вплетались в нее.