Александр Бушков - Изобличитель. Кровь, золото, собака

Ахиллес сказал искренне:

– Вот уж никогда не подозревал, Митрофан Лукич, что вы сущий стратег и в этой области…

– Как в знаменитом романсе поется, были когда-то и мы рысаками… – ухмыльнулся в бороду купец. – В молодые годы, надобно вам знать, ах, Ахиллий Петрович, ба-альшим я был ухарем по части женских сердец. Жаль, не выдалось времени за бутылочкой об этом приятном предмете поговорить, рассказал бы я вам немало проказливого. Ну да Бог даст, еще свидимся… Ну вот… А потом переехала к нам в околоток Лукерья с родителями, увидел я ее однажды, и все прошлое как отрезало. – Его взгляд смело можно было назвать мечтательным. – Ах, какие были годы, какие были жизненные повороты, Ахиллий Петрович… Не считая меня, со всего околотка парни по ней сохли и даже со всей части… Видели б вы ее тогда, красу ненаглядную. И на кулачки из-за нее сколько раз сходиться пришлось, и свинчаткой мне однажды чуть башку не проломили – ну да я его, стервеца, колом из забора опередил. И братовья ее меня отчего-то невзлюбили ни с того ни с сего – и с ними было… всякое. А все ж я всех обошел и повел ее под венец. – Он сказал серьезно: – Барышня-то вас ждать будет, к бабке не ходи – но вы уж сами смотрите, с ноги не сбейтесь. По Москве столько писаных красавиц ходит…

– Не собьюсь, – столь же серьезно сказал Ахиллес.

Громко звякнул пароходный колокол.

– Отплытие бьют! Пойдемте.

К ним подошел матрос, выжидательно остановился рядом. Ахиллес подал ему двугривенный и кивнул на корзину:

– Отнеси, голубчик, в одиннадцатую каюту…

Троекратно расцеловался с Митрофаном Лукичом, тепло попрощался с Лукерьей Филипповной, в ответ на их просьбу пообещал написать, как только обустроится (и собирался обещание сдержать). И поднялся по сходням на палубу, встал у высоких железных перил.

Сразу засесть в каюте было бы скучно, да и хотелось проверить одно этнографическое наблюдение. На пароходе он плыл впервые в жизни, а вот на поездах ездил много. И открыл прямо-таки закон природы: при отходе любого поезда сыщется опаздывающий. Бежать будет опрометью, иногда в самый последний момент, когда колеса уже сделали первый оборот и вагоны лязгнули сцепкой, иногда потеряет шляпу и не остановится подобрать, не до того… Интересно, как с этим обстоит на пристанях?

Ага! Совершенно так же и обстоит, тот же закон природы действует! Матросы уже убирали сходни, когда показался бегущий, неумело причем, полноватый солидный господин средних лет в крылатке, в черном котелке, нагруженный сразу двумя чемоданами. Матросы оставили сходни и с любопытством уставились на него, явно прикидывая, не потеряет ли что по дороге.

Не потерял. Протопотал по сходням (тут же убранным чуточку разочарованными матросами), отдуваясь, обливаясь потом, плюхнулся на ближайшую скамью.

Раздался длинный басовитый гудок, заклокотала вода под колесами, и красавица «Русалка» отвалила от причала. Пожаровы долго махали ему с пристани, и Ахиллес махал им, пока пристань не удалилась настолько, что люди стали выглядеть мельче шахматных пешек. Тогда он сел на деревянную скамейку с выгнутой спинкой, положил правую руку на перила и с любопытством смотрел, как из-под полукруглого кожуха одна за другой опускаются плицы, взбаламучивают воду, уходят под кожух, их сменяют новые, и нет этому конца…

В кармане у него лежало предписание, составленное с военной краткостью: «Подпоручик А. П. Сабуров, выключенный из списков офицеров 205-го стрелкового полка Казанского военного округа, направляется для получения нового назначения в распоряжение начальника штаба Московского военного округа».

И всё – начало пути в совершеннейшую неизвестность, выбранного им самим. Никодимов заверял, что по прибытии в Москву все необходимые формальности будут урегулированы буквально в пару дней – не забывайте, личное указание премьер-министра Столыпина, он же министр внутренних дел, в каковое входит и Департамент полиции…

И теперь, в преддверии совершенно новой жизни, он попытался подробно проанализировать все свои дела на ниве сыскного ремесла, свои достижения и поражения…

Случай с медвежьим чучелом, в качестве корма признававшим только драгоценности, не требовал абсолютно никаких комментариев – там все было как на ладони.

Дело Качурина закончилось полным и окончательным поражением Ахиллеса. Случилось именно то, чего опасался Митрофан Лукич. Сразу после возвращения Истомина из града Парижа венчанные явились к нему и в буквальном смысле пали на колени. Варенька рыдала, твердила, что любит Качурина пуще жизни, что никто другой ей не нужен, что под сердцем у нее уже шелохнулось дитя любви, что она умрет от тоски, если не будет законной женой любимого.