Олег Петрович-Белкин - Настоат

Старается казаться больше, чем он есть: широко расправил плечи, подбоченился – раздувается, как игуана. Дуралей, задай себе вопрос: как думаешь, сколько шансов у ящерицы против питона? То-то и оно! Поэтому прочь с дороги, букашка, не то сожру прямо сейчас! Дай проползти дальше, посмотреть, что́ ты скрываешь.

Потупив взор, он отступает. И тогда я вижу то самое : Ночь длинных ножей. Два трупа, залитые кровью – один на балконе, второй – совсем рядом, прямо за спиной Клаваретта. Курфюрст и альгвасил. Ну и свинья же ты, Дункан! Я, конечно, подозревал, что этим может закончиться, но картина столь бесчеловечной, адской резни приводит меня в трепет. Меня, того, кто видел все в этом мире: потоп, войну, гибель Картаго, смерть Ноэля Майтреа…

О, ты далеко превзошел меня в бессердечии, Клаваретт! И как только бездна не поглотила твою нечестивую душу? Курфюрст – ладно, но Лисаветт – Божье создание… Он-то в чем провинился? Чем сие заслужил? Будь моя воля, я бы отправил тебя не в Березов. Нет! Вниз, в пещеры и подземелья, к твоим гнилым, подлым и низким собратьям!

Мой первый позыв – ужалить скотину и посмотреть, как она будет корчиться в муках, покуда яд разливается по ее венам и порочному телу. Но разум… Разум не дает этого сделать. Я не для того сюда шел, чтобы вершить правосудие и справедливость. Хотя, конечно, было бы очень приятно! Однако цель моя заключается в установлении новой власти – не зря же я продумывал план, подговаривал Настоата, организовывал заговор, специально отлучался на инспекцию поселений.

Дункан, я предоставил тебе полную свободу действий! Ты выбрал убийство, хотя все можно было решить по-иному… А потом будут говорить, что это я во всем виноват – мол, с самого начала так и задумал, был мозгом заговора, революции (или контрреволюции – как вам будет угодно). Ничего подобного!

Вот она, Энлилль (если ты слышишь!), пресловутая свобода воли – это к нашему с тобой спору. Как ты там говорил? «Добро и добродетель суть врожденные, имманентные черты личности, искра Божья, тлеющая в душе человека»? Ну-ну! Давай, расскажи мне, что за искра тлела в душе Дункана, когда он с остервенением резал Курфюрста и ни в чем не повинного Лисаветта? Шах и мат, доктор! Я люблю вас и уважаю, но в человеческой природе вы отродясь не разбирались!

Ладно, хватит лирических отступлений! Пора ставить точку во всей этой истории. Я поступлю хитро, лукаво – так, как никто не ожидает. Та самая импровизация, что восхитит весь окружающий мир, всю историю Вечного Города. Не буду брать трон – он мне более не потребен. Возьму кое-что гораздо более ценное!

– Шпагу на пол, господин Клаваретт! Меня ей не напугаешь, – шиплю я, касаясь его шеи раздвоенным жалом, дабы он сполна ощутил угрозу и обреченность. Да, ты верно понял, мой друг: это снова метафора. – Одно движение – и перережу, перекушу тебе горло. Или сразу оторву голову, руки и ноги. Поверь, усекновение головы, или, научно выражаясь, декапитация – это очень забавно! Особенно когда речь идет о таких негодяях.

Оружие вываливается из дрожащих рук Дункана Клаваретта. Отбрасываю шпагу подальше – чтобы уж точно не дотянулся. Теперь – финальный акт нашей драмы – или трагикомедии, как полагал Настоат.

– Радамес, капитан, скорее! Бегите сюда со всей стражей! – жалобным, испуганным голосом кричу я, что есть мочи. Никто не должен знать истинного сценариста грядущего действа – пусть думают, что я несчастная, объятая ужасом пешка.

– Тихо, мразь, ни единого слова! – шепчу я бледному, как полотно, Клаваретту, попутно обвивая его и прижимая к забрызганному кровью, грязному трону. – Будешь подчиняться – переживешь эту ночь; нет – разломаю на две половины: одну часть сожру сам, вторую – брошу на съедение крысам.

Он молча кивает. Отлично!

Торопливые, лихорадочные шаги ближе и ближе – на лестнице, возле двери и, наконец, в Тронной зале. Громко топая и возбужденно дыша, Радамес со товарищи вбегают в круг света, отбрасываемый закопченной масляной лампой у нашего изголовья. Запыхавшись, капитан с трудом произносит:

– Первый советник, вы звали? Что случилось? Как вам помочь?

– Друзья… Вы здесь… Спасибо! Со мной все в порядке. Но… вот… – Запинаюсь для пущей убедительности, делаю вид, что ком подступил к горлу, а спазмы в груди не дают продохнуть. Такую манеру речи давеча подсмотрел у Йакиака; правда, у него она была гораздо более искренней, аутентичной – неудивительно, он ведь трус и неудачник! Причем трус по природе, тогда как мне приходится играть эту замысловатую роль, напрягая все фибры души и тела. – Оглянитесь! Посмотрите… Вы еще не заметили? Здесь – кровавая баня! Дункан, держите меня крепче, не то упаду в обморок…