Олег Петрович-Белкин - Настоат

Жду еще минуту, другую. Из одной из амбразур отеля мне высокомерно бросают пару пиастров. Улыбаюсь – наверное, подумали, что я попрошайка. Хорошо, что не спугнули голубя – иначе эти пиастры я засунул бы благодетелю в глотку.

Все, пора приступать! Мой гость сыт и доволен – неповоротлив, как отъевшийся боров. Молниеносно хватаю его за крылья, падаю наземь, переворачиваюсь на спину. Подобно кубку, поднимаю птицу над головой. Моя добыча, мой приз! Попался!

Лежа на мостовой, пристально рассматриваю своего пленника. Испуганно вырываясь, он светится изнутри алой кровью. Удивительно – при этом его оперение выглядит еще более благородным. Я всегда знал, что внутри белых голубей – море выпитой крови.

– Да не бойся ты, все в порядке! Ничего с тобой не случится.

Голубь смущенно кивает. Прекрасная, вежливая птица. А судя по глазам – еще и образованная.

– Как тебя зовут?

– Руах! Зоар!

– Это что, имя-фамилия? Когномен? Псевдоним? Кличка?

Молчание. Немигающий взгляд. Ладно, не буду допытываться, коли тебе не по нраву.

Глажу голубя по голове. Аккуратно, боясь упустить, прикрепляю весточку к его розовой, жилистой лапе. Готово!

– Лети, дружище, к Деменцио Урсусу и передай, что все сделано в наилучшем виде. Дункан Клаваретт теперь наш – вскоре он отправится во дворец и совершит, что́ ему велено. А значит, пришло время платить по счетам – исполнить свою часть уговора. И намекни Деменцио – если обманет, ему крышка. Не выжить, несдобровать: я приду по его душу. Заставь Первого советника трепетать перед моим царственным взором!

Птица вздыхает. Согласен – неприятно быть на побегушках! Но подчиниться все же придется. Коли ослушаешься, моя кровь воспламенит тебя изнутри – зря ты выпил ее так много.

Вперед, милое существо! Неси благую весть Деменцио Урсусу. И не ропщи – таков перст Божий!

Сделаешь – и будешь свободен.

«В белом плаще с кровавым подбоем, легкой воздушной походкой, поздним вечером семнадцатого числа осеннего месяца брюмера, из-за ширмы между двумя дорическими колоннами дворца Дункана Клаваретта вышла Верховный криминалист Великого следствия Иненна Эштари».

– Хоть в чем-то Настоат ошибался: думал, за ширмой – Йакиак, а здесь я. Хорошо, что ты не проговорился! Пусть это останется тайной.

Нетвердой рукой Дункан поправляет мундир, приглаживает эполеты. Тщетно! Камзол никогда не будет сидеть, как прежде: бессонная ночь, гнетущее утро, а затем – многочасовой разговор с Настоатом – такого не выдерживает даже одежда, не говоря уж о самом Начальнике следствия.

– Ты все слышала. Что скажешь? – шепчет Дункан, вытягивая из окна руки и пытаясь ощутить прикосновение холодного ветра.

Сумерки сгущаются над Городом: день пролетел незаметно – и вот он уже окончен.

Последний вечер перед катастрофой, затишье перед бурей. Я знаю, чувствую, что завтра случится развязка. Неумолимый ход событий несет меня на рифы, но я все же надеюсь, что сумею развернуться, выплыть, обойти мелководье – и это станет величайшим триумфом всей моей жизни. Остановиться я уже не в состоянии. Что бы сейчас ни говорила Иненна, решение принято.

Близится 18 брюмера – последний день Помпеи, дата окончания романа.

Иненна обнимает Дункана сзади, кладет голову ему на плечо. Задумчиво теребит воротник пропахшей перегаром рубашки. Нежно целует.

– Да, я все слышала! Мое мнение что-нибудь значит?

Начальник следствия глубоко вдыхает свежий, морозный воздух. Оборачивается. Опускает глаза.

– Нет, дорогая – к сожалению, нет! Я вынужден руководствоваться государственными интересами. Но хочу знать, что́ ты думаешь.

Иненна разжимает объятия. Отходит, прислушиваясь к музыке, доносящейся снаружи. Кто-то радуется жизни, танцует – совсем как она, давным-давно, с сестрами, до рождения Вечного Города. Хорошее было время! Никакого Курфюрста, Великого Архитектора, Деменцио Урсуса. Они уничтожили все, что только возможно…

Испуганное воркование голубя возвращает ее к разговору. На улице что-то происходит – обычно птицы так шумно себя не ведут.

– Дункан, отступись! Смири свое честолюбие! Настоат слишком хитер – он пришел сюда не просто так; он явился в наш дом (а Великое следствие давно стало мне домом) по твою душу. Его цель – манипулировать, хитрить и обманывать. Неужели ты не видишь: он полностью контролирует тебя, управляет, взывает к грехам и порокам, заставляет следовать своей воле!

Знаешь, что́ самое тяжкое, но благородное в жизни? Простить и идти дальше! Тогда, на поляне, в ожидании смерти от клыков Ламассу, я поняла, что месть более ничего не значит. Видит Бог – я жила ею много столетий, мечтала поквитаться и с Курфюрстом, и с Деменцио Урсусом, но два события – приглашение на казнь, состоявшееся на глазах у Нарохов, и встреча с тобой, милый Дункан, – глубоко запали мне в душу. Они потрясли, всколыхнули, ошеломили меня изнутри, перевернули все мои чувства, ценности и убеждения. Я простила – и стала свободна! Быть может, именно этого и хотел Ламассу, заставляя меня трепетать и плакать от безысходности. Он – чудовище, и, вероятно, причастен к убийствам, но за те жуткие мгновения на промерзлой поляне я всегда буду ему благодарна.