Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

– Изделие! – повторил я, и перекатил слово во рту, меж языком и губами. – Изделие! Хорошо звучит. Почему мы раньше их так не называли?

Платяной шкаф Щепы произвёл на меня огромное впечатление. Вдоль этого шкафа можно было гулять. Наверное, две сотни пиджаков, рубах и пальто висели, сжатые плотно, издавая запах парфюма.

– Открылась бездна, звёзд полна, – сказал я.

– Стихи, что ли? – спросил Щепа. – Стихи я люблю. Стихи клиенткам нравятся. Но лучше так: “Среди миров, в мерцании светил, одной звезды я повторяю имя…”

Я потянул наугад первый попавшийся тёмный пиджак, однако Щепа ударил меня по руке.

– Не лезь! Я сам. Ты в этом не разбираешься. Мы, конечно, можем одеться как звёзды, но это будет неправильно. Не та ситуация.

– А какая у нас ситуация?

– Такая, что одеться надо круто, но скромно. Незачем привлекать лишнее внимание.

– Надо чёрное, – сказал я. – Это же будет вечер памяти.

– Тоже верно, – похвалил Щепа. – Но без перебора. Мы же не похоронные агенты.

Он долго рылся в тряпках. Я терпеливо ждал.

– Вот это тебе в самый раз. А вот это – мне.

– А почему, – спросил я, – мне синие джинсы, а тебе – чёрные брюки?

– Потому что ты – кондовая деревенщина, это у тебя на роже написано. А я весёлый, расслабленный житель мегаполиса. И вообще, не лезь с вопросами. Я и так тебе одолжение делаю.

Одежда пришлась мне впору.

– Красиво, – сказал я, глядя в зеркало. – Но всё равно что-то не то.

– Всё то, – ответил Щепа. – Ты просто не умеешь это носить. Пиджак 500 долларов стоит, а ботинки 400. Ты за такие деньги удавишься, вместе со своим корефаном Читарем. И не стой столбом. Одну руку сунь в карман, вторую держи чуть на отлёте, как будто в ней сигарета или бокал. Походи, подвигайся, привыкни. И улыбайся.

– Тут в кармане платок, – сказал я.

– Разумеется, – сказал Щепа. – А ты думал, там стамеска будет лежать? И наждачная бумажка?

– Кстати, про наждачную бумагу. Надо нам спины друг у друга пошабрить.

– Сам себя пошабри, – с отвращением ответил Щепа. – У меня шлифмашинка есть, с длинной ручкой. Обхожусь самостоятельно.

Я понаблюдал, как он изучает себя в зеркале, то отходя дальше, то поворачиваясь, хмурясь, дирижёрскими движениями поправляя лацканы пиджака.

– Вообще, – сказал он, – если хочешь знать, ты безнадёжен. Триста лет в рванине ходил – вот и дальше ходи. Лишний раз убеждаюсь, что был прав, когда от вас сбежал. Не умеете вы жить, чурбаны дубовые.

– А чего ж ты теперь нам помогаешь? – спросил я. – Раньше вроде на три буквы посылал.

– Я и сейчас посылаю, – хладнокровно ответил Щепа. – Только не вслух. И помогаю я не вам. Я помогаю Можайскому. Он дядя влиятельный, с возможностями, с ним дружить выгодно. А насчёт себя ты не заблуждайся. Я тебе не друг. Запомни.

Не сумев совладать с внезапным приступом гнева и отвращения, я в один шаг сблизился с ним, схватил за горло, прижал к стене.

От неожиданности его челюсть прыгнула, зубы щёлкнули громко, звонко.

– Мне твоя дружба тоже не нужна, – сказал я. – Главное, не забудь, что это я тебя собрал. Из десяти разных кусков. – Свободной рукой я ткнул его в грудь. – Вот сюда ударю – и ты развалишься на две части. – Ткнул в живот. – А если вот сюда – то на четыре. Ты мой Голем, а я твой Франкенштейн.

Судя по взгляду, мне удалось его напугать.

– А чего так грубо? – примирительно спросил он. – Мы просто разговаривали! Ты спросил – я ответил!

Я отпустил его.

Он нервно поправил ворот рубахи.

– Злой ты стал. Раньше был добрый.

– Нет, – ответил я. – Не злой. Я стал разный.

Далее, в попытке скоротать время, уселся перед телевизором – ненужно огромным, – а Щепа, одетый в чёрную пару, напомаженный, вальяжный, смахивающий на эстрадного певца-крунера, удалился на кухню и там затеял длительные телефонные переговоры; до меня доносился его смех, обрывки масляных шуточек, гнусавые и велеречивые уверения в нежных чувствах. Абонентами были, разумеется, его подружки, или, как он сам говорил, “клиентки”, любительницы йони-массажа, а проще говоря – крепчайшего деревянного уда, всегда готового к бою.

Юмор состоял в том, что и половые органы, столь пригодившиеся Щепе, тоже были вырезаны когда-то моими собственными руками.

При случае напомню ему, весело подумал я, и стал развлекаться, перескакивая с одного канала на другой и пытаясь угадать, кого вижу на экране: живого смертного человека – или издолбленного собрата. Я не сомневался, что наши – везде, в том числе и на телевидении. Ведущие развлекательных шоу, покрытые гримом, стройные, белозубые – все, или большинство, наверняка были деревянными, и не простыми, а изготовленными из драгоценных пород. Деревянно невозмутимые, деревянно прямые, с одинаковыми фигурами, с деревянной правильной дикцией. А главное – нестареющие, неувядающие, вечные, из года в год одни и те же. Вращайте барабан! Приз – в студию! Тридцать лет один и тот же выкрик.