Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

Этот истукан не будет крепким. Как бы тесно я ни сопряг меж собой части тела – они, разумеется, не срастутся. Новый собрат будет вынужден беречь себя, избегать нагрузок на плечи и спину. Он будет много сильнее обычного живого смертного – но всё же не таким сильным, как я или Читарь: мы изготовлены из целых колод, об нас можно согнуть железный лом.

В том, что он восстанет, – я не сомневался. Слишком много труда в него вложил.

Пока делал его – две с лишком недели – трижды ездил на станцию, покупал в лавке новый инструмент взамен старого. Два отличных стальных ножа сточил на нет. Долотом долбил так, что слух потом пропадал надолго.

Но сделал его, да. Ни одной ошибки не допустил, везде пригнал плотно, заполировал.

Потом поставил его на попа и вынес под небо – чтобы привыкал к большому миру, к воздуху, к цветам и запахам.

И тогда уже отбил телеграмму: “Сделал, жду”.

Там же, в моём домике посреди глухого леса, мы с Читарем его подняли. На это ушёл весь день и вся ночь, и ведро говяжьего жира, и стакан человеческой крови; где Читарь её добыл – я не спрашивал.

О том, как происходит таинство, я имел лишь общие представления. Каждый истукан, хоть сгоревший, хоть порушенный, хранил в себе огромный заряд Невмы и молитвенного усилия. Посредством особых тайных слов Невму можно было пробудить – и тогда деревянная статуя оживала. Что за слова – я не знал, Читарь проборматывал их скороговоркой, часто едва слышным шёпотом. Слова древнего церковнославянского языка, слова забытые, вышедшие из обращения сотни лет назад.

Я лишь помогал ему, втирая жир в деревянную поверхность статуи, молча, с трепетом, с великой надеждой. Не может быть, чтоб не восстал тот, кто создан с таким трудом!

Через двадцать часов у нас вышел весь жир, и вся кровь, и был момент – я предался отчаянию и опустил руки; но вдруг лежащий на столе деревянный человек затрясся. И раздался громкий протяжный скрип, как будто дом из тысячи сухих брёвен поколебался от порыва урагана.

Читарь вцепился в плечи лежащего, навалился всей грудью, крикнул:

– Держи его за ноги!

Лежащий весь ходил ходуном, его затылок, пятки и локти громко стучали о поверхность стола, пальцы сжимались и разжимались. Затем он закричал страшно. Что происходило с лицом – я не видел.

– Отпускай, – разрешил Читарь, и сам разжал захват, отшагнул. И я тоже.

Истукан беспорядочно замахал руками, затем поднял голову и сел. Глянул на нас яркими синими глазами. Читарь немедленно перекрестил его и выкрикнул:

– Се, скиния Божия с человеки, и вселится с ними! И тии людие Его будут, и сам Бог будет с ними Бог их! Се, нова вся творю! Ис то Онома ту Патрос кэ ту Иу кэ ту Агиу Пневматос! Встань и иди!

Истукан встал.

– Говорить можешь? – спросил его Читарь.

Истукан помедлил и произнёс:

– Зачем?

Голос здоровый, сильный.

– Что “зачем”?

– Зачем… говорить? – прохрипел истукан, глядя исподлобья. – Зачем… я тут? Зачем… вы это со мной сделали?

Он поднял руки и посмотрел на свои ладони. Его лицо исказилось гневом.

– Зачем я такой?!

Прожёг нас обоих взглядом, оттолкнул стол, заорал:

– Зачем я такой? Чтоб вы сдохли! Чтоб вы сдохли!

Шатаясь, бросился мимо нас, лоснящийся от жира, вышиб дверь; выбежал вон.

Читарь вздохнул.

– Напугался? – спросил меня.

– Да, – ответил я. – Очень.

– Ничего, – сказал Читарь. – Он вернётся.

Памятный вечер начинался в семь, мы подъехали минута в минуту, я собрался было выходить, но Щепа остановил меня.

– Посидим, подождём. Вовремя только лохи приходят.

– Ладно, – сказал я. – А какой вообще у нас план?

– План простой, – ответил Щепа. – Ты молчишь в тряпочку и слушаешься. Ты на тусовках не бываешь, а я – каждую неделю. Расслабься, улыбайся и от меня не отходи. Мы, конечно, будем похожи на двух педиков, но так даже лучше. В широком смысле мы такие и есть.

– Да ну, – сказал я. – Что-то я такого за собой не замечал.

Щепа улыбнулся, повернул к себе зеркало заднего вида и провёл ладонью по гладко зачёсанным волосам.

– Но мы же меньшинство, брат, – весело сообщил он. – Это же элементарно. Мы – типичное меньшинство, minority. Как чёрные в Америке. Как гомосексуалисты и лесбиянки. Как представители малых народов. Теоретически мы можем хоть завтра совершить каминг-аут: открыться большинству и заявить, что у нас есть такие же права, как у всех. Тёмные, отсталые слои населения будут считать нас монстрами, но граждане либеральных взглядов встанут на нашу сторону все как один. Мы можем потребовать, чтобы нас избирали в органы управления, и даже снимали в кино, наравне с живыми смертными. Геи тоже раньше прятались, а сейчас никто не считает их особенными. То же самое будет и с нами. Я, кстати, говорил это всё Можайскому. Но он – за старую схему. Сначала, мол, давайте поднимем всех, пересчитаем по головам, а уж потом выйдем.