Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

А ты, пузатый и суровый, – сорокалетний инспектор ГИБДД, но на самом деле – влюблён в кулинарию, когда ты готовишь шницель – ты счастлив, твоя душа поёт. Ты хотел бы запекать баранину и смешивать соусы, но каждый день надеваешь форму, выходишь на ревущую трассу и машешь полосатым жезлом. Ты не любишь свою работу.

А у тебя – аллергия, целый букет, ты не можешь есть рыбу и шоколад, вдыхать цветочную пыльцу, каждая весна для тебя – мучение, ты везде носишь с собой мешок с лекарствами.

А у тебя – болезнь Альцгеймера.

И вот – я выхожу к вам и говорю:

– Ребята, я – урод, я изготовлен из бревна и отполирован, из меня не течёт кровь, и я не старею. Я жил при царе Горохе, и продолжаю жить теперь.

Что вы мне ответите?

Вот что:

– Ты – особенный, но и мы – такие же. Живи со своей проблемой, как мы живём со своими. Добро пожаловать в наш клуб! Обнимемся!

Я бы обнял оперативника Застырова, я знаю его проблему: плохие зубы, гниют и выпадают, надо вставлять новые, идти к дантистам, платить большие деньги, а где их взять? Без зубов жить нельзя. Как пищу жевать? Как разговаривать с подследственными злодеями?

Я бы обнял Читаря, измученного, треснувшего, упорно влачащего свою тайную миссию. То ли счастливого, то ли про́клятого. Сколько древних рукописей он выучил наизусть, скольких деревянных болванов поставил на ноги? Чем заплатил за свой редчайший дар?

Я бы обнял Пахана, хозяина фабрики, пьяницу и буржуя, выживающего только за счёт упрямства. Фабрика – ерунда, он бы мог возглавить громадное производство, вести за собой тысячные отряды, он бы мог стать маршалом непобедимой армии, его ноги никогда не подгибаются, его голос всегда звучит как рёв медведя. Я бы обнял его и попытался успокоить, но такие люди покоя не знают. Как обнять бульдозер, сворачивающий камни? Как успокоить летящий по рельсам локомотив?

Я бы обнял каждого, кто знает обо мне, о деревянном изваянии Параскевы, о музыке, льющейся из деревянного плеера, о красном дереве, добытом с великими сложностями, о моих надеждах и страхах, о стружке, падающей на пол, о том, как из ничего рождается понемногу великая красота. Как из пустоты выпрастывается нечто. Но увы, никто не знает, как пальцы истязают материал, понемногу извлекая бытие из небытия. Никто не знает, как это медленно и мучительно.

Некого обнять: когда ты делаешь дело, ты всегда один на один с сырым материалом. Никто не поможет, даже если бы очень хотел: ты шагаешь по своему пути в ледяном одиночестве.

И, конечно, я бы крепко, сердечно обнял Геру Ворошилову. Она в смятении, она не знает, сколь очевиден её талант живописца, у неё нет семьи, мать давно отдалилась, отец умер; её преследуют существа из иного мира, деревянные чудовища, – как ей быть, на кого опереться? Её привычный мир пошатнулся. Она, как Алиса, провалилась в бездонную кроличью нору. Она либо сойдёт с ума, либо уцелеет.

А может быть, сойду с ума я.

Или уже сошёл.

Нигде не сказано, что деревяшка не способна обезуметь.

Никола Можайский оказался прав: ближе к вечеру засов загремел, дверь открылась, и в камеру зашёл человек. Постарше меня, повыше ростом. Лица я не разглядел: лампочка над дверью светила прямо из-за его спины.

Он подождал, пока дверь закроется, и уверенным баритоном возвестил:

– Вечер в хату!

Я промолчал, продолжал лежать – руки за голову.

Новосёл занял шконку напротив и заполнил пространство разнообразными звуками, сопением, кряхтением, вздохами, продуванием зуба и – себе под нос – ругательствами.

Чиркнул спичкой, задымил сигаретой.

– Что, братуха, – спросил он, – давно ты тут?

– С утра, – ответил я, продолжая смотреть в потолок.

– И как ты тут целый день выдержал? Хлоркой же воняет. Менты, суки, травят нас, как будто мы тараканы.

– Попросись в другую камеру, – посоветовал я.

Он засмеялся.

– Ну ты даёшь! Первоход, ага? Чтоб я у ментов чего-нибудь попросил? Да лучше сдохну. Меня Володя звать, кстати.

– Антип, – назвался я.

– Что за имя такое, Антип? Давно не слышал.

– Греческое. Означает – “тот, кто не боится идти против”.

– Не боишься быть против, – с уважением сказал Володя. – Интересно. За что закрыли тебя, Антип?

– За поджог.

– С жертвами?

– Не знаю. Вроде, нет.

– А чем занимаешься?

– Лежу и думаю, – ответил я.

– Да не, ты не понял. По жизни – что делаешь?

– Работаю. По деревяшке. Столяр-краснодеревщик на “Большевике”.

Володя оживился.

– А! У Пахана на фабрике! Так я ж его знаю! У меня брат с ним вместе сидел. Гнилой он на всю голову, этот ваш Пахан. Коммерсант, за копейку маму продаст.