Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

Вторую кражу совершил сгоряча и напрасно: что в старых, чёрных штанах, что в новых, чистых, – Читарь выглядел одинаково кошмарно.

Не могло быть и речи о том, чтоб нам троим появиться в людном месте. Попытайся мы войти в маршрутное такси – водитель просто не пустил бы нас, вытолкал силой. Из наших волос сыпалась чёрная зола, мы распространяли запах гари на много метров вокруг.

Кроме того, пожар не прошёл для меня и Читаря бесследно. Температура была слишком высока. Два листа теплонепроницаемого асбеста спасли наши тела от сильного повреждения, но всё же спины обгорели, причём у Читаря – гораздо сильней.

– Пойдём пешком, – сказал Читарь. – Вдоль дороги. До моего дома тридцать километров. К вечеру доберёмся.

Он посмотрел на девочку.

– Слышишь меня? Весь день будем пешком идти, по лесу. Ко мне домой пойдём.

Евдокия кивнула.

Красивая, верно сложенная девочка с большими умными глазами, с ловкой и лёгкой походкой.

Пока шагали от деревни до трассы – она сорвала тонкую ветку, заплела узелок и забрала свои волосы под него, пониже затылка: открылся высокий лоб, и всё лицо сделалось свежим, по-настоящему девчоночьим.

Я не понимал, кто она и как с ней разговаривать.

Каждый из истуканов в прошлой жизни был святым образом.

Были те, кто существовал в образе Христа. Были те, кто существовал в образе Богородицы и Марии Магдалины. Другие воплощали Илью-пророка, Николая-угодника, Андрея Первозванного, святую Февронию, святого Дионисия, святую Ольгу, святую Параскеву.

Но эта девочка была совсем другая. Она не воплощала ничей образ. Она была создана как малая рабочая модель, как трёхмерный эскиз. В её существовании не было высшего смысла – только производственная необходимость.

Если бы нам удалось поднять большую фигуру, Параскеву, – то малую я бы впоследствии распилил на пластины, собрал бы очередной сундучок или ларчик, подарил бы кому-нибудь.

Теперь эта малая фигура, вырезанная исключительно по рабочей надобности, ожила, восстала – и шагала рядом со мной, ловко выбирая место, куда ступить.

Рассветный апрельский лес – холодный, почти враждебный, полный шума капель, падающих с ветвей, – надёжно скрывал троих пешеходов от посторонних глаз, однако идти было нелегко: то мхи, то бурелом, то болотины, то овражки с глинистыми скользкими краями. Вскоре я потерял ощущение времени; лес был примерно такой же, как три столетия назад, и сам я был примерно такой же, ничего не изменилось: точно так же пели птицы, приветствуя солнце, точно так же звенели первые весенние комары, самые злые подлетали – и тут же пропадали несолоно хлебавши: от деревянного тела не напиться кровушки.

Ближе к полудню сделали перерыв, наломали лапника, присели.

– Устала? – спросил Читарь.

– Нет, – ответила Евдокия, – но мне скучно. Долго ещё идти?

– Долго, – сказал Читарь. – Привыкай. Вся твоя жизнь пройдёт в пути. С одного места на другое. Иначе люди догадаются, что ты деревянная.

– И что будет, если догадаются?

– Убьют.

– За что?

– За то, что деревянная.

– Но я ничего не сделала.

– Как же не сделала? Ты родилась. Вопреки всей науке, вопреки законам.

– Я виновата в том, что родилась?

– Получается, так.

– И вас тоже хотели убить?

– Ещё до рождения. Кого сожгли, кого разрубили на куски, кого в сугроб выкинули. Многие погибли. Некоторые уцелели. Но доверять людям мы не можем, мы от них прячемся. И тебе тоже придётся прятаться.

Читарь поморщился, завёл руку за спину, потрогал спину.

Спина выглядела плохо, что и говорить. С левой стороны совсем чёрная. Пока шли (Читарь – впереди) – я всё смотрел на спину. Жалел собрата. Надо было срочно счищать шабером повреждённый слой – иначе появится трещина, а её не заделать ничем. Но где взять шабер? Весь мой инструмент остался в доме.

Осталась и большая фигура, о ней я не мог не думать. Всё переживал, хорошо ли замаскировал тайник. В полиции Павлово дураков не держат. Перероют всё пепелище, в поисках моих, Антипа Ильина, останков. Если статую Параскевы найдут и осмотрят – сразу поймут, что голова приделана к телу, и эта голова – та самая, похищенная из дома историка Ворошилова. Заимеют важнейшую улику, изобличающую меня как грабителя.

Я был скромным фабричным рабочим – а стану дважды беглецом: пропавшим без вести при пожаре, и вдобавок подозреваемым в преступлении.

Кое-как успокоились – и снова пошагали, но Читарь – без прежней скорости; захромал даже. И вскоре совсем остановился.