Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

– Что? – спросил Читарь.

– Они едут сюда.

– Мы успеем, – сказал Читарь, хлопнул себя по коленям и встал с лавки.

– Ещё не поздно уйти, – сказал я. – Оставим её тут, а сами – в лес.

Читарь не упрекнул меня ни словом, ни взглядом, только покачал головой:

– Если оставим – её у нас заберут. Нет, мы успеем. А не успеем – продолжим, когда всё закончится.

– Обгорим сильно, – сказал я.

– Не впервой, – сказал Читарь. – Иногда я думаю, что это даже полезно. И ей тоже будет полезно.

– Если она обгорит, – сказал я, – то совсем чуть-чуть. Дерево очень плотное. Поверхность обуглится, но глубже не пойдёт.

– Ничего с ней не будет, – сказал Читарь. – Ты сам не понимаешь, насколько она хороша.

– Почему не понимаю? – сказал я. – Понимаю. Это лучшее из всего, что я сделал. Обратил внимание – шва на горле не видать? Затёрли мы шов, заполировали. Когда она встанет, у неё даже малого шрамика не останется. Для женщины это важно.

– Мне нравится, что ты за неё переживаешь, – сказал Читарь. – Ты уже относишься к ней как к живой. Для тебя она уже восстала.

– Для меня она стала живой, когда я её закончил. Всё, что сделано с любовью и умом, – всё живое. Во всё, что я сделал руками, перешла часть моего духа.

Дальше спорить не стали, вернулись к делу.

В третий раз за последние сутки я проверил ставни, замок на калитке; в третий раз заложил засовом входную дверь; в третий раз выключил телефон; в третий раз сошёл по ступеням в подземелье и закрыл крышку люка.

В подвале пахло свечным воском; честно сказать, я никогда не любил этот запах – он напоминал мне о прошлом.

Проглядел картинки со всех камер: снаружи ничего не происходило, только ёж деловито пробежал мимо калитки: маленький комок упрямой шипастой плоти. В этом году весна сырая и прохладная, в такие годы обильно плодятся змеи. А где змеи – там и ежи, их извечные враги.

А кто я в этой схеме? Ежей все любят; змей – не любит никто. Ежи – добрые и милые, а змеи – скользкие гадины. Скоро приедет ко мне оперативник Застыров: он змея или ёж? Я спрятался в глубокой норе: кто я? Ползучий гад?

Неизвестно.

Снова нагрели жир, снова встали у тела и заработали в четыре руки.

Но не успели: незваные гости явились раньше.

1722

Меня, Антипа сына Ильина, поднял истукан по имени Читарь.

Это произошло 26 декабря 1722 года, близ города Павлово, в деревне Чёрные Столбы.

Я плохо помню своё рождение: только кратчайшие мгновения. Вспышки света, и ещё – жар, расходящийся по телу.

Помню, когда очнулся – было очень больно; локти, шею, колени выворачивало; я кричал и рвался; меня держали крепко.

Читарю помогали двое: женщина по имени Ольга и мужчина по имени Владимир. Потом я их никогда не видел.

Таким образом, истукан Читарь мне вовсе не брат, а скорее – отец, если судить человеческими категориями.

В первые годы я воспринимал его именно как родителя, а он меня – как сына. Он учил, советовал, подсказывал, предостерегал. Затем минуло десять лет, тридцать, пятьдесят – моё сыновнее чувство притупилось, как и его, Читаря, отцовское чувство ко мне, и вот – настал миг, когда нам обоим стало не важно, кто из нас родился раньше, а кто позже.

Так же и у живых смертных: если одному человеку, например, пять лет, а другому – десять, эта разница громадна; десятилетнему ребёнку не о чем говорить с пятилетним несмышлёнышем. Разница сохраняется долго: 25-летний юноша свысока глядит на 20-летнего. Но проходит полвека активной деятельности, и вот – первому из наших героев исполняется пятьдесят, второму – пятьдесят пять, и они общаются меж собой уже как ровесники. Наконец, к закату своего пути оба рушатся в грустную старость, первый отмечает восемьдесят, второй восемьдесят пять, пять лет промежутка ничего не значат ни для первого, ни для второго; что такое пять лет? – ерунда, немного дольше, чем неделя.

Время – категория тайного, инфрафизического мира, оно не подчиняется никому и ничему, – может быть, оно и есть Бог. Время не связано ни с Верой, ни с Надеждой, ни с Любовью, а только с их матерью, Софией, – мудростью. Только разум примиряет с безжалостным течением минут, часов и лет.

Иногда секунда решает судьбу. А иногда и полвека ничего не значат.

Как все прочие истуканы, я от рождения имел облик взрослого человека, 30–35-летнего, и сохраняюсь таким до нынешней поры.

Свою внешность я уже описывал ранее; добавлю, что деревянные храмовые статуи, будь то образа Христа, или апостолов, или пророков, или святых, – все приятны ликом, все – среднего роста или немного ниже; все худые, но пропорциональные; все с узкими плечами и ещё более узкими чреслами. Точно так же выглядят и восставшие истуканы, и я в их числе.