Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

Бывали случаи, когда истукан вроде бы подавал признаки жизни, открывал глаза, шевелил пальцами и губами – но затем снова обращался в деревяшку. Этих – неудачно восставших – особенно жалко. Бывало и страшнее: истукан оживал, но вёл себя как безумец, обуянный бесовской лихорадкой: истошно орал, трясся, бился головой о стены, ломал себе пальцы, и затем жизнь вытекала из него.

Бывало, что новый истукан восставал и вёл себя как живой, разговаривал, улыбался, принимал наши поздравления, но спустя день или два – добровольно принимал огненную смерть, никому ничего не сказав.

Бывало, что таинство поднятия длилось по трое суток без остановки, но без какого-либо результата, и тогда истукана, так и не ожившего, оставляли в покое, убирали с глаз, но ещё через день или два истукан оживал.

Бывало и так, что истукан оживал, но в образе зверя, выл и лаял по-собачьи, ползал на четвереньках, – потом подыхал.

Бывало, что истукан поднимался сам собой, безо всяких молитв, без посторонней помощи: так появились первые из нас.

Известен случай, когда восставший истукан, не поблагодарив собратьев, сразу после окончания таинства сбежал и не возвращался к своим на протяжении полутора столетий. Мы долго его искали, и когда нашли – обнаружили в полном здравии, он самостоятельно умудрился выправить себе паспорт и работал иконописцем; мы пригласили его присоединиться к остальным, но он отказался.

Но бывало и другое. Однажды, давным-давно, Читарь рассказал мне о таинстве, именуемом “обратное обращение”. Живого, восставшего, подвижного, очеловеченного истукана можно вернуть назад, в прежнюю ипостась, в недвижное, безмысленное состояние. Но тот рассказ был коротким, и когда я потом задал вопросы, желая больше узнать про обратное обращение, – Читарь настрого велел всё забыть.

Наконец, котелок почти опустел, осталось на донышке.

Параскева оставалась недвижной, деревянной.

– Прервёмся, – сказал Читарь.

– Думаешь, не выйдет?

– Не знаю, – нервно ответил Читарь. – С женщинами всегда труднее. В женщинах больше жизни. Пойдём, на свет божий поглядим.

Задули свечи и выбрались.

Снаружи солнце клонилось к закату, в деревне кричали петухи.

Сели на лавку, подставили лица сладкому апрельскому ветру.

– Руки устали, – сказал Читарь. – Локти и пальцы болят. Всё как у людей.

– У меня тоже, – сказал я. – Боль – это людское. Конечно, мы и есть люди. Можешь не сомневаться.

Я включил телефон – и он тут же завибрировал, показывая множество неотвеченных от Застырова. “Этот абонент звонил вам пять раз”. И ещё столько же текстовых сообщений.

“Где ты?” “Выйди на связь”. “Ты дома?” “Набери меня срочно”.

Такая тревожная настойчивость могла означать только одно: Гера Ворошилова пришла в полицию города Павлово и всё про меня рассказала.

Мне стало грустно, даже свет, всегда радовавший меня прекрасный живой дневной свет, слегка померк.

Всё-таки я надеялся, что Гера Ворошилова выдержит.

Кроме оперативника Застырова, со мной трижды пытался связаться сам Пахан, а кроме него – другие, неизвестные абоненты. Полиция, значит, явилась и на фабрику. Им было по пути: сначала на место работы злодея, а затем и домой к нему.

Я представил себе, как они сидят за круглым столом в “аквариуме”, как говорят с Паханом, как тот хмурится и, наверное, поглядывает в сторону шкафа, где стоит подаренная мною бутыль первача; как уверяет, что Антип Ильин – его лучший и старейший сотрудник, золотые руки, дисциплинированный, непьющий, некурящий, неконфликтный; ни одной травмы на производстве, ни прогулов, ни выговоров.

Представил, как они взламывают мой шкафчик в раздевалке, как находят там мой нательный крестик, мой молитвослов. Вспомнил, что оставил там и свой плеер; засмеялся. Плеер, конечно, вызовет изумление. Полностью деревянный, только провода обыкновенные. Вот они открывают деревянную крышку и вытаскивают компакт-диск, а диск тоже – деревянный, хотя выглядит как настоящий, столь же тонкий. Потом они включат его и обнаружат, что он работает, и диск крутится на оси, – только музыку, хранимую на носителе, они не услышат, как бы ни напрягали слух. Они, скорее всего, плеер изымут, может, Застыров его просто в карман к себе сунет, а может, оформит изъятие по правилам, запечатает в особый пакет. Потом они расспросят и моих коллег, в первую очередь Твердоклинова, но тот пожмёт плечами и отвечать будет односложно и нехотя: пролетариат не любит полицию.