Владимир Каржавин - Больше всего рискует тот, кто не рискует. Несколько случаев из жизни офицера разведки

— Что замолчал? — Алексей прервал раздумья Фёдора и снова задал тот же вопрос: — Сам-то ты как?

Тот наконец ответил:

— Сам? Ловлю диверсантов, дезертиров, раскрываем гитлеровскую агентуру. Сейчас ещё ладно. А знал бы ты, что в сорок первом творилось…

— Да знаю я…

— Что ты знаешь? Ты за кордоном был.

— А у меня такая же профессия, как у тебя — всё знать, это во-первых. А во-вторых, я там не на экскурсии был. До сегодняшней встречи с тобой почти полгода в госпиталях провалялся. А задержись я в одном месте на две-три секунды дольше, меня бы и по частям не собрали. Случай! А он, Фёдор, меня хранит всю жизнь.

— У тебя там был явный враг. А каково мне? В середине октября сорок первого Москва была неуправляема: паника, погромы, уголовщина распоясалась. Я был начальником патруля, со мной было четверо бойцов. Знаешь, сколько мы расстреляли за две недели?

— Догадываюсь.

— Или дезертиры… Что смотришь на меня? — Ершов налил себе ещё и выпил. — Вспомнил Австро-германскую и прапорщика Ершова, который после ранения не вернулся в полк?

— Такое трудно забыть.

— Молодец, хорошая память. Только там было совсем другое. Я работал в армии по заданию моей партии — партии большевиков. Тебе, беспартийному, этого не понять.

— Да где уж мне…

— Не язви, за спины солдат я не прятался, вшей вместе кормили.

Балезин тронул друга за плечо:

— Фёдор, ты что-то завёлся… Давай лучше вспомним, как мы ходили на футбол. Помнишь, как мой «Спартак»…

Но Ершов будто бы и не слышал призывы к миру.

— Тебе, Лёха, ой как просто. Для тебя что царская Россия, что Советская — разницы нет. Так ведь? Я тебя знаю…

— Так. И что в этом плохого?

— А вот для меня есть. Для меня это совсем разные вещи.

Алексей смотрел на Фёдора: весь седой; чёрной, как воронье крыло, шевелюры давно нет. А вот глаза те же, цыганские. Но в них весёлый блеск сменился злобой. Вот только на кого?

— Но есть же ещё присяга, — негромко, но твёрдым голосом произнёс Балезин.

— Да пошёл ты!.. — вспылил Ершов и, выругавшись, резко поднялся. — Пора мне, машина ждёт.

Алексей, как мог, попытался его остановить, но не получилось. Когда Фёдор, хлопнув дверью, ушёл, Балезин подошёл к столу, налил водки, выпил, закусив остывшей картошкой и куском курицы. Называется, отметили погоны полковника и орден…

И всё же настроение поднялось. Порой тяжёлое известие, особенно когда оно касается родных и близких, лучше неизвестности. А тут ещё на следующий день пришло письмо от Сергея, и на сердце стало спокойней. Сын писал, что у него всё нормально: воюет, командует артиллерийским дивизионом. Был ранен, лежал в госпитале, но вернулся в строй. Очень скучает по всем.

Алексей тут же написал ответ. О матери, сестре сообщил, что они вот-вот вернутся домой в Москву. О себе и своих делах, естественно, умолчал. Вчетверо сложил исписанный листок, задумался: сын воюет, а он спокойно сидит в тылу… Нет, срочно на фронт!

Он не ожидал, что так быстро пролетит время. Казалось, желание скорой победы, желание возвратиться домой к семье делает пребывание на войне бесконечно долгим. А для него всё было наоборот. Почему так? Лишь к концу войны он начал понимать, что причина кроется в сравнении — в сравнении с той первой войной, на которую он двадцатилетним студентом ушёл добровольцем и вскоре, лёжа в грязных окопах под непрерывным огнём немецких или австрийских орудий, понял, что та война — не его война, что он толком и не знает, чего Россия хочет в той войне и за что он, Алексей Балезин, воюет. А мужики — солдаты из его пулемётной команды — тем более не знали, за что воюют, ведь не собирался же немецкий кайзер их жён и детишек сделать рабами, как Гитлер. Солдат дома ждали родные деревни и семьи, а его, Алексея Балезина, не ждал никто. Его премилая тётушка Елизавета Юрьевна вскоре после начала войны отдала богу душу, а Ольга могла о нём и забыть, ведь она была уже помолвлена с другим. Есть ещё городок, где он родился, на окраине которого могилы его матери и отца. Но он туда не вернулся, и о его судьбе никто ничего не знал. Вот и приходилось лежать в окопе или блиндаже и проклинать время, которое тянулось так медленно — скорей бы войне конец! Настроение улучшилось, когда его заприметил Батюшин и взял к себе в службу разведки. Балезин понял, что это дело, которое ему по душе. Но долго ли он там прослужил? Всё перечеркнула революция. Ну а потом был Иностранный отдел ВЧК, зарубежные, как их называют, командировки, был Афганистан, Персия, Испания, Швеция, снова Персия — уже Иран… В перерыве между ними была служба по охране первых лиц государства… Да, ещё, как же можно такое забыть: ликвидация банды Кошелькова. Работа в институте не в счёт, это мирная работа. И вот он пришёл к тому, с чего начал: военная разведка и контр разведка. Может, именно потому и время ускорилось. И ещё: теперь у него был надёжный тыл — его семья.