Борис Акунин: Коронация, или Последний из романов

– Зюкин! Афанасий Степанович, очнитесь! Я медленно повернулся к Фандорину, не понимая, чего он от меня хочет ещё.

Эраст Петрович, кривясь от боли, натягивал сюртук.

– Мне п-придётся исчезнуть. Я уничтожил Линда, сохранил «Орлова» и вернул драгоценности её величества, но спасти великого князя не смог. Императору я больше не нужен, а вот у московских властей ко мне д-давняя неприязнь… Уеду за границу, здесь мне больше делать нечего. Только…

Он взмахнул рукой, словно хотел что-то сказать и не мог решиться.

– У меня к вам просьба. Передайте Ксении Георгиевне, что… что я много думал о нашем с ней споре… и уже не так уверен в своей правоте. 3-запомните? Она поймёт, о чем речь… И ещё передайте вот это. – Он протянул мне листок бумаги. – Это парижский адрес, по которому со мной можно связаться. Передадите?

– Да, – деревянным голосом сказал я, пряча бумажку в карман.

– Ну, п-прощайте.

Зашуршала трава, это Фандорин карабкался вверх по склону. Я не смотрел ему вслед.

Один раз он чертыхнулся – видимо, потревожил раненое плечо, но я все равно не оглянулся.

Я подумал, что нужно будет подобрать рассыпавшиеся драгоценности: диадему-бандо, бриллиантовый аграф, бант-склаваж, малый букет, эгрет-фонтан.

А главное – как быть с мадемуазель Деклик? Можно, конечно, подняться в парковую контору и привести служителей, они поднимут тело наверх. Но не оставлять же Эмилию здесь одну, чтобы по ней ползали муравьи и на лицо садились мухи.

С другой стороны, хоть она и нетяжелая (мне ведь уже приходилось носить её на руках), смогу ли я в одиночку поднять её по такому крутому склону?

Пожалуй, всё же стоило попробовать.

– …глубочайшую благодарность Божественному провидению, сохранившему для России этот священный символ царской власти.

Голос его величества дрогнул, и государь сделал паузу, чтобы справиться с нахлынувшими чувствами. Императрица сотворила знак крёстного знамения, и царь немедленно последовал её примеру, ещё и поклонившись висевшему в углу образу.

Более никто из присутствующих креститься не стал. Я тоже.

Высочайшая аудиенция была мне дарована в большой гостиной Эрмитажа. Несмотря на торжественный смысл происходящего, присутствовали только посвящённые в обстоятельства свершившейся драмы – члены августейшей фамилии, полковник Карнович и лейтенант Эндлунг.

У всех на рукавах были траурные повязки – сегодня было объявлено, что его высочество Михаил Георгиевич скончался в загородном дворце от внезапного приступа кори. Поскольку было известно, что все младшие Георгиевичи поражены этой опасной болезнью, известие выглядело правдоподобным, хотя некие тёмные, фантастические слухи, кажется, уже поползли. Однако правда была слишком невероятной, чтобы в неё поверили.

Ксения Георгиевна и Павел Георгиевич стояли заплаканные, но Георгий Александрович держал себя в руках. Кирилл Александрович выглядел невозмутимым – надо полагать, с его точки зрения, сквернейшая история завершилась ещё не самым катастрофическим образом. Симеон Александрович то и дело прикладывал к покрасневшим глазам надушённый платок, однако, подозреваю, вздыхал он не столько по маленькому племяннику, скольку по одному англичанину с соломенно-жёлтыми волосами.

Совладав с голосом, его величество продолжил:

– Однако несправедливо было бы поблагодарить Всевышнего, не воздав должное тому, кого Господь избрал Своим благим орудием – верного нашего гоф-фурьера Афанасия Зюкина. Вечная вам признательность, драгоценный Афанасий Степанович, за верность долгу и преданность царскому дому.

– Да, милый Афанасий, мы вами очень благодовольны, – улыбнулась мне её императорское величество, по обыкновению путая трудные русские слова.

Я заметил, что несмотря на траур, на груди у царицы лучезарными капельками переливается малый бриллиантовый букет.

– Подойдите, Афанасий Степанович, – торжественным голосом произнёс государь. – Я хочу, чтобы вы знали: Романовы умеют ценить и вознаграждать беззаветное служение.

Я сделал три шага вперёд, почтительно склонил голову и уставился на сверкающие лаком сапоги его величества.

– Впервые в истории императорского двора, нарушая стародавнее правило, мы производим вас в высокое звание камер-фурьера и назначаем заведовать всем штатом придворных служителей, – объявил царь.

Я поклонился ещё ниже. Ещё вчера от такого невероятного возвышения у меня закружилась бы голова и я почувствовал бы себя счастливейшим из смертных, а сейчас мои одеревеневшие чувства никак не откликнулись на радостное известие.