Йорг Кастнер - В тени Нотр-Дама

Вскоре мне стало ясно, почему я стремился на север и направил свои стопы через мост Нотр-Дам в Новый Город. Толпа людей напирала в этом направлении как сильное течение реки, которая подхватила меня и превратила в крошечную каплю, безвольно плывущую в потоке. Из страха, потерять монеты Фролло так же быстро, как дар монаха-призрака, я переложил их теперь в кошелек, который крепко прижимал к себе под камзолом. Толкотня не позволяла мне бросить взгляд на предмет, который лежал под деньгами.

Целью толпы была Гревская площадь. Огромная площадь на северном берегу Сены была забита людьми еще плотнее, чем накануне. Над головами, шляпами и острыми чепцами женщин с лентами, перьями и прочей мишурой неподвижно и почти гордо возвышалась виселица — цель всеобщей толкотни и внимания крикливой толпы. Среди такого окружения от виселицы исходило спокойствие и достоинство.

— Что случилось? Что должно произойти? — спросил я пробегающего мимо и схватил его за старомодный, широкий рукав его грубой куртки. По крепким, в трещинах, руках и загорелой, обветренной коже я узнал в нем крестьянина, который явно прибыл в Париж на праздник Трех волхвов и остается в городе еще и на сегодня, чтобы последовать предлагаемой программе.

— Не знаю, — рыкнул он, недовольный тем, что ему помешали исполнить свое желание и обеспечить себя местом поближе к месту казни. — Уже спозаранку возле виселицы стоят часовые. Полагаю, сегодня кого-то вздернут. А теперь отпусти меня, чтобы я мог видеть, как несчастливец закатит глаза в предсмертных судорогах! Если я подойду совсем близко, то, возможно, сумею урвать кусок одежды мертвеца. Рассказывают, что боль в руках и ногах проходит за ночь, если их обернуть в него.

Крестьянин заработал своими крепкими руками и локтями, чтобы проложить себе дорогу поближе к виселице. Я воспользовался образовавшимся за ним проходом и последовал за ним. Действительно ли я хотел поглазеть на смерть другого человека? Было ли это чистое любопытство, которое двигало мной? Или я догадывался, ощущал глубоко внутри, что предстоящее тесно связано с моей собственной судьбой, с тем, что Париж уготовил мне?

Возможно, это просто была радость, что сам избежал палача. Сегодня я не знаю, что и сказать по этому поводу, тогда же я о том не задумывался.

Зеваки и мошенники, достопочтенные дамы и проститутки, актеры и карманники напирали со всех сторон, когда под удары литавр и барабанную дробь промаршировал вооруженный отряд стражников с улицы де ла Ваннери. Ударами копыт и нагаек солдаты прево расчистили себе место, которое толпа уступила не очень-то поспешно. В своих роскошных военных мундирах из фиолетового камлота, грудь которых украшал большой белый крест, стражники производили впечатление приводящих в исполнение Страшный суд.

Для бедного правонарушителя, привязанного к повозке с мулом, они хотели быть именно таковыми. Связанный и скрученный он был плохо виден с того места, где я стоял. Бесформенная масса из мяса и волос, одежды, веревок и цепей. Я узнал его лишь, когда его имя облетело толпу, передаваемое из уст в уста с возгласами удивления.

— Квазимодо!

— Это он, верно, звонарь из собора Парижской Богоматери!

— Горбун!

— Сын дьявола!

— Пройдоха! Теперь он заплатит за все сполна!

— Да, повесьте это чудовище! Но возьмите веревку толще вдвойне, чтобы его тяжелый горб не оборвал ее!

Первоначальный ужас при виде преступника превратился в гнев и насмешку, в иронию и злорадство, чем ближе повозка приближалась к месту казни, тем отчетливее доходило до сознания зевак, что горбун был беспомощен в крепких веревках и цепях. Затянутые так сильно, они врезались в его горбатое тело. Разорванная одежда пропиталась кровью.

Отвращение, которое непроизвольно вызывал у меня вид горбуна, исчезло. Я испытывал сострадание к измученному существу, хоть и говорил себе, что его вчерашний проступок, нападение на Эсмеральду, заслуживал наказания. Но сразу ли веревку? Никто не пострадал от действий Квазимодо, если даже нападение благополучно закончилось благодаря появлению стрелков. Если Квазимодо повесят за это, что же они тогда делали в Париже с убийцей? От этой мысли у меня пересохло в горле, словно меня душили.

Шепот прошел по толпе, и облегчение охватило меня, когда солдаты повезли повозку не к виселице. Отряд остановился возле позорного столба, около десяти футов высотой, полого внутри куба из грубой кладки камней. Пики и алебарды отогнали народ, пока ярко одетый всадник раскрутил бумагу.