Иван Рассадников - Таинственный Хранитель

Потом я часто у неё гостила летом. И хотя она была строгой – меня любила без памяти, наверное, потому что я на неё была похожа. Других своих правнуков и внуков баба Аня не слишком-то привечала.

– А почему Анна, если она ингерманландка, да еще того… колдунья?

– Ты чего такой дремучий? – поразилась его невежеству Агриппина. – Они же в большинстве своём были лютеранами. Колдунья – в некотором роде, побочный промысел. Из поколения в поколение передавался по женской линии. Ты лучше не перебивай, а то не буду рассказывать!

– Всё-всё, молчу, – поднял он вверх руки, словно сдаваясь.

– То-то же… – назидательно произнесла она и продолжала. – В деревне прабабку побаивались, хотя относились с большим уважением. Да и как не относиться, если она была прекрасной знахаркой, лечила травами и отварами разными и людей, и скотину. При этом всегда бормотала какие-то молитвы да заклинания. Заклинания эти были записаны у неё в старинной книге очень странными значками, – словно рисуночки какие-то. Когда я подросла, стала спрашивать у бабы Ани, что это за значки такие? И она как бы играючи объясняла мне их значение. Это были руны. Она использовала их не только для лечения, но и для ворожбы, что мне нравилось гораздо больше. К ней по вечерам часто приходили местные женщины или барышни на выданье, просили погадать на мужа или на женихов. Она доставала колоду карт с рунами, раскидывала определенным образом и рассказывала им что да как в их жизни произойдет. И самое удивительное – редко ошибалась. Эти женщина потом опять приходили, рассказывали что-то типа: «Вот ты мне говорила, Аннушка, предупреждала, а я ведь не послушала…» или «Всё я сделала, как ты советовала, – и словно отрезало, не бегает больше мой-то к Верке!»

– Вот оно что, – протянул Андрей. – Так ты, значит, умеешь гадать по рунам?

– Чего греха таить – иногда балуюсь! – рассмеялась Агриппина. – Давай-ка переберёмся в комнату, нечего на кухне торчать. – Она поднялась и направилась по коридору в свою небольшую комнату, села на диван и жестом пригласила его присесть рядом, а когда он устроился, вдруг воскликнула: – А чего мы, собственно, ждем? Открывай-ка бутылочку… – резво вскочила и достала из стенки пару бокалов. – Разливай, веселее слушать будет. – И когда бокалы были наполнены, продегустировано светлое вино (довольно приятное, мускатного вкуса), она облизнула по-детски губы, поставила бокал на столик и заговорила снова. – Ты о северных колдунах что-нибудь слышал, или для тебя это тёмный лес?

– Как-то не слишком во все это верю, – он пожал плечами.

– Ну, тогда я тебе ещё немного про бабу Аню расскажу. Если у кого-то в селе скотина пропадала – бежали к ней за помощью. Она что-то такое шептала и писала на бересте (обязательно на бересте!) и человек тот относил бересту в лес, чтобы передать лешему свою просьбу. Самое забавное, что потом корова или лошадь довольно быстро находилась. Ещё почему-то считалось, что на свадьбе обязательно должна присутствовать баба Аня, и её приглашали со всеми возможными почестями. Люди верили, что от неё зависит счастье молодых, – она оградит их от злых духов и от порчи. Звали её присутствовать при родах. Тогда бабушка приготовляла воду от порчи, причём, брала её из реки и обязательно по течению. Затем производила своеобразный обряд: брызгала воду на роженицу, на каменку в бане, обязательно из-под левой ноги, ну, и тэ пэ. Чтобы, например, приворожить парня, девушка шла к моей бабке и та готовила ей любовный напиток из осоки, крапивы и пиканов. Девица потом должна была положить в это зелье локон волос любимого человека и в полночь (непременно в полночь!) оставить эту смесь в щели его дома. При этом надо было приговаривать: «Как осока режет, вонзайся в его сердце, как от крапивы больно, пусть заболит его сердце, как пиканы желательны, пусть он меня пожелает…»

– И как, помогало? – не удержался от шутливого замечания Андрей.

– Представь, помогало! – обиделась за свою прабабку Агриппина. – Если не веришь, могу на тебе испытать…

– Да я и так давно привороженный, – приобнял он девушку, – куда больше-то?..

– Ладно, так и быть, прощаю, – серьёзно сказала она, не приняв его шутливого тона. Помолчала немного, словно что-то припоминая, потом пригубила вино и продолжала: – В последний раз мы с бабой Аней виделись, когда мне исполнилось тринадцать. Она тогда сильно заболела и, видно, уже знала, что смерть скоро её приберёт, – и позвала мою бабку Марию к себе проститься. Да наказала, чтобы та непременно меня привезла. В доме уже находились два её сына, братья моей бабы Маши, но из правнуков никого кроме меня бабка Анна не позвала. Она лежала на своей белоснежной, с кружевами по краю простыней, постели, на высоких подушках, и баба Маша подвела меня к ней поближе. Бабка Анна сделала ей знак рукой, чтобы она вышла, и мы остались вдвоем. Выглядела она очень плохо: худая, с потемневшим лицом, но глаза горели ярко, как в молодости. Она долго вглядывалась в моё лицо, потом протянула мне худую изработанную руку, я взяла ее руку – она была очень горячая. Я тогда заплакала, очень её стало жалко, но бабка Анна жестом приказала мне замолчать и сказала: «Не плачь, Агуша, тело мое уйдет в землю: прах к праху, – так заведено от века, но дух мой будет жить и будет тебя охранять. Помни об этом. И вот что ещё, возьми-ка этот камушек и всегда храни его при себе, как память обо мне. Только смотри не потеряй, а то большое несчастье может получиться. Да никому про этот камушек не говори – это будет наша с тобой тайна. Хорошо, деточка?» Я взяла камушек, гладенький, пёстренький, похожий и по размеру, и по расцветке на перепелиное яичко, и зажала его в кулачке. «А теперь поцелуй меня на прощание и иди, я устала, – сказала она, прикрывая глаза. – И не забудь про наш уговор!» «Не забуду, бабушка, – пообещала я». Потом взяла скамеечку, встала на неё и поцеловала бабушку в потемневшую сухую щеку. «Вот и ладно, – произнесла она почти шепотом, а теперь иди, деточка, иди, – мне пора в путь…» И я ушла. А через полчаса баба Аня умерла. Зато камушек-то у меня остался. С тех пор я с ним никогда не расставалась.