Александр Арсаньев - Инфернальная мистификация

– Пустяк, – отмахнулся я. Тем не менее она перевязала мне голову шарфом из батиста.

– Да что же все же произошло? – не унималась Мира. – За Луневым надо послать, – уже мягче проговорила она. – Как я устала от этих вечных переживаний за твою жизнь, – индианка обхватила меня руками за голову. На ее длинных ресницах застыли две крупных слезы.

– Не бери в голову, – отшутился я. – Это же все такие мелочи! Помнишь, я как-то называл тебе масонские заповеди? Одна ведь из них призывает нас любить смерть!

– А меня-то ты когда-нибудь будешь любить? – устало спросила Мира. Она опустилась на канапе и уронила голову себе на руку. Волосы густой черной волной рассыпались у нее по плечам.

– Тебе и спрашивать об этом не стоило, – ответил я. – Ты же знаешь мои чувства к тебе. Я предан тебе до гробовой доски! – Этот разговор начинал меня тяготить.

– Вот именно, предан, – грустно повторила индианка за мной, расправляя атласный бант у себя на поясе. – Ты не любишь меня, – мрачно заключила она.

Я невольно подумал, что аппетиты моей индианки растут. Раньше ей довольно было лишь моего присутствия, а теперь она, как и любая женщина, требует безраздельной привязанности, которую я ей дать не могу.

– Ты ошибаешься, – коротко бросил я, прихватив свою трость из бамбука. – Кинрю, возьми с собой пистолеты. Мы едем к Вяземским, – я решительно направился к двери.

– Стреляться, что ли, надумали, Яков Андреевич? – недоуменно осведомился мой Золотой дракон. – С чего бы это? Вяземский-то что натворил?

– Нет, – раздраженно ответил я. – Ты помнишь того лакея, который сопровождал незнакомца в бурнусе? Помнишь, как загорелась гардина в окне?

– Еще бы не помнить, – отозвался Кинрю. – Так я был прав? Он все-таки оказался замешанным в этой истории? – самодовольно осведомился мой ангел-хранитель.

– Похоже, что так, – согласился я и пересказал японцу и Мире все, что случилось со мной у Гоша, а также то, что мне поведала горничная княгини Курочкиной.

– Графиня Мари? – Кинрю не поверил своим ушам. – Да быть такого не может! Этот… – Он не находил слова для точного сравнения. – Эфир, – наконец, проговорил мой японец восторженно. Его влюбчивость порой выводила меня из себя.

– Еще как может, – ответил я.

– Берегите себя, – на прощание попросила Мира, сделав какой-то магический пасс руками нам вслед.

Я постучался в дверь черного хода. На порог вышел человек в нижнем белье с канделябром в руках. При свечах я узнал в нем того самого лакея, который прислуживал в тот злополучный день. Именно он отказался говорить с нами на следующее утро.

– Господа! Вам чего? – пробормотал он испуганно и начал пятиться назад к двери. – Я сейчас людей позову, – прошептал мужик еле слышно.

– Не в твоих интересах, – сухо ответил я, прицелившись ему в лоб из пистолета.

– Да что же это на свете делается? – запричитал лакей. – Нехристи! Смилуйтесь!

– Ты потворствовал встречам Марии Олениной с господином Кириллом Левицким в стенах этого благословенного дома? – грозно прошипел я.

– Ничему я не потворствовал! – замахал руками лакей. – Только пускал их в свою каморку… – насупился он.

– Так, значит, правда, – ошеломленно проговорил Кинрю, который все еще отказывался верить своим ушам. – В тот день, когда на балу едва не случился пожар, ты проводил через черный ход Левицкого? Это он в белом бурнусе расхаживал здесь во дворе под окнами?

– И что в этом такого страшного? – пролепетал лакей.

– Ничего, – я убрал пистолет. – Вот и все, что требовалось доказать, – мрачно констатировал я.

Этой же ночью мне сделалось хуже, моя рана оказалась не такой легкой, как я решил поначалу. Она открылась, и я всю ночь простонал в бреду. Позже Кинрю мне рассказывал, что Мира ни на минуту не отходила от меня, даже когда приехал Алешка Лунев со своим чемоданчиком. Он ни о чем и расспрашивать не стал – сразу взялся за свои хирургические инструменты. В этот раз они даже ни разу не поругались с Мирой, которая выполняла роль сестры милосердия и не смыкая глаз ухаживала за мной.

Очнулся я только на рассвете и первое, что увидел, это были встревоженные глаза моей индианки.

– Ну, наконец-то, – простонала Мира и, словно подкошенная, рухнула в кресло. На нее было страшно смотреть – такой измученной она выглядела.

– Лошадей уже запрягли? – осведомился я, приподнимаясь на постели. Каждое мое движение отдавалось пульсирующей болью в висках. Стены хороводом закружились перед глазами.