Александр Арсаньев - Третье дело Карозиных

– Что ж, я рад, что ты проснулась в хорошем настроении, – проговорил наконец Карозин, допил свой кофей и встал из-за стола. – Мне пора, – холодновато заметил он и вышел из столовой, изменив своей привычке – не поцеловав жену на прощание.

– И поэтому мне его нужно было испортить, – горько, даже с обидой, сказала Катенька ему вслед, потому что ее настроение действительно мгновенно изменилось, стоило только Карозину оставить ее одну. Катя нахмурилась и почувствовала, что никуда ей идти не хочется, ни с кем встречаться не хочется, и уж тем более ничего не хочется ни у кого выяснять.

Она допила кофей и поднялась к себе. Да, настроение было испорчено окончательно, до такой степени, что просто плакать хотелось. Она и всплакнула, сидя у окна и ни о чем особенно и не думая, а просто глядя на улицу. Снова отчего-то вспомнился Ковалев, его синие-синие глаза, то, как он смотрел, что говорил, как хорош был собою. Словом, через час, когда Катеньке доложили, что внизу дожидается господин Сульский, она была так расстроена, а ее хорошенькие зеленые глазки все еще были полны слез, что, спохватившись, она минут двадцать пыталась привести себя в порядок, однако стоило ей только войти в малую гостиную, куда проводили Алексея Петровича, как он тотчас заметил ей:

– Вы нездоровы, Катерина Дмитриевна? – причем проговорил он это самым нежным и заботливым тоном. – Быть может, я не вовремя? Простите великодушно, что побеспокоил. Не стоило вам подниматься с постели, мое дело могло и подождать.

– Да нет, – слабо улыбнувшись ему и протянув ручку для поцелуя, откликнулась Катенька. – Нет, Алексей Петрович, с моим здоровьем все в полном порядке, просто вот нервы… Все, что вокруг происходит, ужасно на меня действует, – добавила она и покраснела, ощутив все нелепость сказанной фразы. Так выражаются экзальтированные особы, к коим Катерина Дмитриевна Карозина никоим образом себя не причисляла.

– Что ж, – протянул Сульский, не зная, что еще тут уместно будет сказать.

– Присаживайтесь, – предложила Катенька и сама села в кресло. – У вас новости? Вы вчера так загадочно исчезли. Надеюсь, не зря?

– Не зря, нет, – улыбнулся он открыто и мягко, опускаясь в кресло напротив. – Вы меня извинили за мое исчезновение? Я вас предупреждал о такой возможности, помните?

– Да, конечно, – ответила она, – конечно, извинила. Правда Наташе стало плохо. С ней случилась истерика. Впрочем, этого и должно было ожидать. Но после она оправилась довольно скоро. Так что у вас, Алексей Петрович? Надо полагать, что на кладбище вы увидели Мельского, потому и исчезли?

– Да, – подтвердил Сульский. – Правда держался он в стороне, можно даже сказать, что делал вид, будто и не на похороны пришел. Вы, должно быть, и не заметили, Катерина Дмитриевна, но он стоял поодаль от основной компании, – Алексей Петрович криво усмехнулся. – Так вот, – вздохнув, продолжил полицейский, – едва только с вашей подругой началась, как вы сами выразились, истерика, – как можно деликатней выговорил Сульский, – так тотчас он отправился восвояси. Я, естественно, последовал за ним, благо к тому моменту не успел еще и сам к компании присоединиться, а потому мне без особенного труда удалось изобразить постороннего. Я даже, не дойдя до вас, остановился у какой-то могилки и изобразил скорбное лицо. Мельский прошел мимо, я постоял еще несколько времени, дал ему возможность добраться до ворот, а потом уже двинулся и сам к выходу. На мое счастье, он не знает меня в лицо, по крайне мере, я так полагал, – поправился Сульский, – и я был в шляпе. Мельский же, опять-таки на мое везение, был один и к тому же пешком. Я пошел за ним. Так мы прошли два квартала и он свернул во двор какого-то домишки. Что мне было делать? – Сульский вздохнул и пожал плечами. Я постоял, поглазел на витрину соседнего магазина, и правильно сделал, между прочим, – усмехнувшись, промолвил он.

– Буквально минут через пять, – продолжал Алексей Петрович, закинув ногу на ногу, – выходит Мельский со двора, причем, заметьте, какой маскарад! До этого он был одет, как все студенты – в потертый долгополый сюртук и мягкую шляпу, а тут, смотрю, выходит этаким купчишкой! Сапожки, косоворотка, жилет, картузишко какой-то. Я даже подивился такому перевоплощению, скажу честно, не сразу и признал его. Он, мерзавец, и походочку сменил, да еще и семечки лузгает. Пошел вразвалочку дальше, я, чтобы не привлекать его внимания, таки заглянув в магазин, вышел оттуда только тогда, когда он за угол уж поворачивать собрался. Идем дальше, он впереди меня шагах в двухстах, и я – прогулочным шагом оба идем, делаем вид, что гуляем и наслаждаемся прекрасным майским деньком. Проходим этаким манером еще два квартала, он по сторонам головой вертит, и все с таким видом, будто в первый раз в Москве и все-то ему интересно. Ну а я делаю вид, будто страсть как дома засиделся, а потому и гуляю теперь. Гуляем, значит, – Сульский улыбнулся, вспоминая свою вчерашнюю прогулку. – проходим еще пару кварталов, я уж думаю, куда идем-то, уж, знаете ли, Катерина Дмитриевна, как-то подустал вот так вышагивать со скучающим видом. Однако все, пришли, как выяснилось. Опять какой-то дом, Мельский снова шмыг во двор, я дворника увидал, да и спрашиваю его, мол, чей дом такой будет. Дворник, получивший от меня на полштофа, все мне и обсказал. Интересный дом получился. Некоей вдовы по фамилии Ковалева. – Катя сделала большие глаза. – Да-да, Катерина Дмитриевна, по фамилии Ковалева. Да еще, не поверите, конечно, – он сделал эффектную паузу и добавил, наслаждаясь произведенным эффектом: – Вдовы Ковалевой, бывшей рязанской помещицы.