Елена Толстая - Фартовый человек

– Вас не касается, пока я не арестованная. Поставьте на место.

Дзюба водрузил чашечку обратно на полку, прикрыл дверцу буфета и вернулся на диван. Валентина то садилась на стул возле стола, то принималась ходить по комнате, сжимая пальцы, то вдруг подходила к окну.

– От окошечка отойдите, – распорядился Дзюба. – Присядьте, не терзайте себя понапрасну.

Валентина опять уселась на стул.

– Может, чаю вам сделать? – спросила она вдруг.

Красноармейцы от чая не отказались, а Дзюба отказался.

– Если вы их отравите, гражданочка, так хоть я в целости сохранюсь и смогу предъявить вам обвинение, – объяснил он.

Валентина некрасиво, пятнами, покраснела и вышла за самоваром. Один из красноармейцев проследовал за ней – проследить, чтобы «мадамочка не озоровала».

Скоро оба возвратились, и действительно с самоваром. Валентина немного взбодрилась, огрызаться перестала. Приготовила чай.

Дзюба действительно пить не стал. Отмечал про себя, что женщина держится без страха, уверенно. Хозяйкой себя ощущает. Хозяйкой в собственном доме.

Это наблюдение кое-что прояснило Дзюбе касательно нрава самого Леньки Пантелеева. Дзюба считал, в полном соответствии с устаревшим подходом к жизни, что каков мужчина, такова при нем и женщина. Взаимосвязь, как говорится, прослеживается однозначная.

– А что, Валентина Петровна, – заговорил Дзюба между делом, – ваш Леонид Иванович – он много пьет?

– Чай он пьет, – резко ответила она. – Ясно вам?

– Да я ведь не про чай спрашивал.

– Знаю я, о чем ваши вопросы, – сказала Валентина. – И отвечаю на них как умею, прямо и без лжи.

– Что, и не обижает? – добродушно цеплялся Дзюба. – Неужели ни разу не обидел? Да быть такого не может…

– Нет, не обижает, – отрезала она. – Леонид Иванович никого из своих никогда не обижает. И я ему, между прочим, не полюбовница, как вы изволили предположить.

– Вот как? – удивился Дзюба. – А мне-то разное дурное про вас и Леонида Ивановича подумалось. Испорченный я человек! Мадамочка из вас привлекательная, по возрасту очень даже молодая, а Леонид Иванович тоже ведь мужчина не старый. А уж как в товарища Чмутова пальнул – сразу видно, горячая кровь. Вполне для вас подходящий субъект.

– Буржуазное ваше рассуждение, – сморщила нос Цветкова. – Мне Леонид Иванович как брат, и квартиру эту я для него держу, чтобы ему было где переночевать, если придется.

– А где его дом? – спросил Дзюба, разглядывая потолок. – Настоящий дом. Где он живет?

– Настоящий дом? – Валентина вдруг рассмеялась. – Да весь Петроград ему дом! Он на одном месте два раза-то и не ночует.

– Сегодня ждете его?

– Я его всегда жду, для того и живу здесь, – ответила Цветкова. – Вы что думаете, какой он?

– Он убил человека, – сказал Дзюба. – И многих ограбил. Я так думаю, что он опасный субъект.

– Грабил он все больше буржуев недорезанных, а убил – что ж, ведь как на зверя на него накинулись, со всех сторон затравили – как тут не выстрелишь!

– Вы подробности того дела откуда знаете?

– Да из газеты… Его самого не спрашивала.

– А почему вы, Валентина Петровна, Леонида Ивановича о его делах не спрашиваете? Боитесь? – Дзюба прищурился.

– Я его не боюсь, – ответила она, тряхнув кудряшками, – потому что он ко мне ласковый. А не спрашиваю – так ведь незачем. Что надо, я и так про него знаю.

– А чего не надо – то тоже знаете, но содержите в глубоком секрете?

– Чего не надо – того и не надо, – отрезала Валентина.

После этого Дзюба замолчал и долго, долго ее рассматривал. И неожиданно ему как будто сама собой предстала вся эта Валентина как она есть, без всякого снисхождения или сокрытия. Он увидел ее скучное детство и голодную революционную юность, Леньку увидел, который показал ей сказку: богатые платья, рестораны с танцами, невиданные лакомства. После череды серых, опасных, тяжелых на руку и всегда пьющих мужчин – Пантелеев, от которого она не ждала ничего плохого. Никогда не ждала. Улыбчивый, подарки дарит, ничего взамен не требует.

Такая, конечно, Леньку не сдаст.

Дзюба опустил веки, задумался. А сколько еще по городу таких Цветковых, которых Пантелеев вытащил из грязи обывательского прозябания? Преданных ему по гроб жизни? Дзюбу жуть пробрала – аж дыхание перехватило.

Когда он открыл глаза, Валентина сидела в прежней позе за столом и все еще улыбалась. Один красноармеец наставил на нее револьвер, другой приподнялся.

В замке скрежетал ключ.