Юлия стояла спиной к Помпею, когда услышала шаги подходившего мужа. Она вдруг испугалась, поворачиваясь к нему.
Но его взгляд, брошенный на жену, полный любви и понимания, чуть успокоил ее.
— Юлия, — просто сказал Помпей, — я действительно люблю тебя, — и шагнул к ней.
Какую ночь пережил Цезарь, можно догадываться. Ибо только бессмертные боги знают, что чувствует отец в день свадьбы своей дочери.
Приблизились замышляющие лукавство; далеки они от закона Твоего.
Псалтырь, 118:150
Год консульства Гая Юлия Цезаря стал годом народных собраний. Практически все вопросы выносились на обсуждение шумных сборищ народа и принимались большинством голосов. На Форуме беспрерывно выкрикивались популистские лозунги, к восторгу собравшихся. В таких условиях трудно было обсуждать целесообразность принятия того или иного закона. Достаточно было крикнуть несколько лозунгов о величии Рима и римлян, как под восторженный рев собравшихся проходил любой закон.
Бибул, запершись у себя дома, посылал отчаянные послания сенату, на которые давно никто не обращал внимания. Оптиматы не рисковали появляться на площади перед народом, и многие сенаторы просто отсиживались дома, предпочитая даже не ходить на заседания сената.
Сенаторы-оптиматы, рисковавшие пройти в сенат, подвергались всевозможным оскорблениям со стороны люмпенов и плебеев. На одно из заседаний вообще не явилось две трети сенаторов. Недовольный Цезарь, заметив, что нет даже кворума, обратился к старейшему сенатору, заменившему в этот день принцепса сената, Консидию:
— Почему сенаторы не хотят выполнять своих обязанностей во благо Рима и римского народа?
— Они боятся приходить, — невозмутимо ответил Консидий, — толпа, стоящая перед курией, требует их отречения и изгнания. Ты ведь знаешь, Цезарь, как в городе сейчас не любят оптиматов.
— Так почему ты сам не боишься и не остаешься дома? — с улыбкой спросил Цезарь.
— Меня освобождает от страха моя старость, — сказал сенатор, — ибо краткий срок жизни, оставшийся мне, не требует большой осторожности. [169] Плутарх. Избранные жизнеописания. Цезарь.
Цезарь промолчал, но по его указанию в день заседаний сената преторы и эдилы оттесняли толпу от курии.
На Форуме сам Цезарь появлялся только в сопровождении Помпея и Красса под радостные крики толпы. В сенате отныне первое слово всегда предоставлялось Помпею, а второе — Крассу.
По предложению народного трибуна Публия Ватиния Цизальпинская Галлия была передана на пятилетний срок Цезарю с правом набора трех легионов. После того как этот закон был утвержден в народном собрании, сенаторы вынуждены были согласиться, не рискуя возражать против мнения римлян.
Замученные и растерянные, сенаторы не просто отменили свой собственный закон о пастбищах, но разрешили Цезарю набор еще одного легиона, присоединив к его провинциям и Нарбонскую Галлию.
Нам кажется странным и невозможным, чтобы высший орган правления Рима — древний сенат, состоящий из гордых и в общем мужественных людей, мог отменять собственное постановление. Но под влиянием окружавшей курию Гостилия толпы римлян сенаторы становились удивительно сговорчивыми и послушными, не решаясь выступить против собственного народа.
Самая страшная сила, заставляющая гордого и смелого человека подчиняться, — это мнение толпы, мнение его собственного народа. Принявший яд по воле своих соотечественников Сократ и бежавший из Карфагена после величайших побед Ганнибал, изгнанный из отечества после его освобождения Фемистокл и спасший свою страну и отстраненный от власти Перикл — несть им числа, титанам, сражающимся во имя своего народа и не понятых своими согражданами.
Самая горькая обида — непонимание соотечественников, непризнание в родной стране. Нет кумира в своем отечестве.
Люмпены, плебеи — люди ничтожные, составляющие в массе своей толпу, охотнее всего обрушиваются на кумира, еще вчера бывшего идолом поклонения. Для римских сенаторов оскорбления и крики римлян были хуже позора и смерти, ибо это был их собственный народ в родном городе.
По договоренности триумвиров на будущий год в консулы были выдвинуты кандидатуры бывшего легата Помпея — Авла Габиния и тестя Цезаря — Луция Кальпурния Пизона. Оптиматы, понимавшие, что на выборах консулов в народном собрании они не сумеют провести необходимые кандидатуры, выдвинули в городские преторы двух своих сторонников — Агенобарба и Гая Меммия, рассчитывая победить в городе.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу