Валерия Вербинина - Сапфировая королева

Красовский заверил баронессу, что сделает все от него зависящее, дабы его императорское величество чувствовал себя в О. как дома.

– А что с парюрой? – не удержался вице-губернатор. – Господин де Ланжере говорил мне – вы отыскали все предметы, кроме одного.

– Да, не хватает брошки, – вздохнула Амалия. – Но это пустяк, я уверена, ювелиры по эскизам сделают вторую, точно такую же.

– А как именно вам удалось найти парюру?

– Секрет! – ответила Амалия, лучась улыбкой.

Она поднялась на перрон, дружески кивнула библиотекарю, чья старческая физиономия выглядывала из-за рядов зевак, и насмешливо покосилась на репортера, который, стоя впереди всех, быстро-быстро писал что-то в своем блокноте. Душа Стремглавова пела – редактор пообещал ему оплатить заметку об отбытии высокой особы по пять копеек строчка, и журналист поневоле стал склоняться к мысли, что вовсе не надо ему ехать в столицу, когда можно сделать карьеру и здесь. Кроме того, у него была наготове отличная история для друзей – о том, как он звал замуж горничную Дашеньку, но та ответила отказом, и только потом ему стало известно, что предложение он делал никакой не Дашеньке, а самой натуральной баронессе Корф.

Де Ланжере подал знак Бертуччи, тот взмахнул рукой, и оркестр принялся исполнять «Преображенский марш». Половников, стоявший в толпе провожающих, приосанился. Он только что получил очередной орден за неоценимую помощь в расследовании и, кроме того, занял место безвременно почившего господина Сивокопытенко. Теперь дома у Половникова жила новая служанка, которая отменно стирала, гладила, готовила и вдобавок присматривала за детьми. Антон Иванович каждый день ходил в чистой рубашке, а большего от нее (по крайней мере, пока) он не требовал.

Николай Рубинштейн помог Амалии подняться в вагон. Щурясь из-под шляпки на солнце, баронесса оглядела флажки и ленты на здании вокзала, толпу на перроне и улыбнулась.

– Поезд отправляется! – прокричал кондуктор.

Дашенька бросила последний взгляд на господина Бертуччи, который сидел на лошади, приковывая к себе восхищенные взоры, и со вздохом направилась в глубь вагона.

– Ты что-то невесела, – заметила Амалия. – Что, тебе не хочется уезжать?

– Вовсе нет, – возразила Дашенька, – мне хочется домой.

Амалия подошла к окну. Перрон потек мимо окон, застучали колеса. Де Ланжере, стоя впереди провожающих, махнул платком.

– Приезжайте к нам еще! – крикнул он и прослезился от избытка чувств.

Амалия сняла шляпку и села на диван. Николай устроился напротив. Ему многое хотелось сказать спутнице, но, по правде говоря, больше всего он корил себя за то, что не догадался тогда прыгнуть в окно, как Леон Валевский. Все-таки по природе Рубинштейн был вовсе не подготовлен к подобным поступкам. И он невольно пожелал про себя, чтобы Валевский пробыл на каторге как можно дольше.

А де Ланжере, провожая взглядом удаляющийся поезд, снял шляпу и вытер платком лоб, буркнув себе под нос:

– Фу, слава богу…

В следующее мгновение он услышал в толпе аханье и возгласы. Обернувшись, полицмейстер увидел, как Бертуччи, бросив оркестр, на своей лошади галопом мчится вслед за уезжающим поездом. Де Ланжере вытаращил глаза.

– Он что, сошел с ума? – слабым голосом спросил полицмейстер. – Кого он хочет догнать, а?

– Кажется, я знаю кого, – объявила в толпе его невенчаная жена и захлопала в ладоши, словно поступок Бертуччи мог как-то касаться ее лично.

В поезде Николай Рубинштейн поглядел в окно и удивленно приподнялся:

– Амалия Константиновна… Смотрите, за нами кто-то едет!

– Дашенька! – крикнула Амалия. – Дашенька!

Но та уже все поняла и метнулась в коридор.

Бертуччи, нагнав поезд, перебрался с седла на подножку вагона. Дашенька подала ему руку и помогла забраться в вагон.

– Знаете, я только сейчас понял, – признался потомок итальянцев. – Я совсем не хочу с вами расставаться, Дашенька… кем бы вы ни были.

Лошадь, оставшись без всадника, продолжала бежать за поездом. Тогда баронесса приказала остановиться, забрать животное и закрыть его в особом вагоне для перевозки лошадей. И хотя ее распоряжения были чем-то совершенно неслыханным, ведь поезду не полагалось останавливаться не на станции, машинисту и кондукторам все же пришлось подчиниться.

Меж тем как курьерский поезд мчал Амалию и ее спутников в Санкт-Петербург, другой поезд увозил к польской границе Леона Валевского, который сидел в своей камере в обнимку с коробкой эклеров и вздыхал так, что мог бы разжалобить камень.