Элис Клэр - Пепел стихий

Вид меча напугал аббатису еще больше, чем спрятанный в мешке кинжал. Ее даже охватила дрожь.

Похоже, рыцарь знал дорогу.

Элевайз шла следом. Это было очень удачно, поскольку, при всех прочих обстоятельствах, находясь у него за спиной, она могла свободно приподнимать подол, не теряя благопристойного вида. Аббатиса могла только изумляться, как хорошо Жосс изучил стежки и дорожки Великого леса.

Луна поднялась довольно высоко. Ее света уже хватало, чтобы их путь был довольно легким. Когда Жосс в очередной раз отвел в сторону ветку зловредной ежевики, чьи колючки могли бы поранить ее щеку, аббатиса пришла к выводу, что темной или пасмурной ночью их вылазка была бы просто невозможна.

«Просто удивительно, как глаза привыкают к темноте!» — думала Элевайз. Когда они покидали аббатство, она с трудом различала во мраке смутные контуры предметов, теперь же аббатиса видела то, что их окружало, почти во всех подробностях. Вот уходит в кусты тропа какого-то маленького зверька, вот наполовину вылезшее из земли корневище огромного бука, а вон там…

Жосс остановился без предупреждения, и Элевайз налетела на него.

— Простите! — сказала она. — Но…

— Тише! — Казалось, рыцарь чувствовал себя немного виноватым, что столь бесцеремонно перебил ее.

— Все в порядке, — аббатиса тоже понизила голос. — Что там?

Жосс стоял неподвижно, медленно водя головой из стороны в сторону. Элевайз ждала. Через несколько секунд рыцарь едва заметно пожал плечами и объяснил:

— Я не знаю. Вероятно, ничего. Идем дальше?

— Да.

Она заметила, что теперь Жосс шел еще более осторожно, хотя едва ли и раньше можно было сказать, что он двигался беззаботно или шумно. Рыцарь то и дело останавливался, все так же поводил головой, и Элевайз поняла, что он прислушивается.

К чему?

О, Боже, что угодно, только не мурлыкающее пение! Нет!

Охваченная ужасом, аббатиса схватилась за деревянный крестик, висевший на шее.

Но затем где-то внутри ее существа послышался спокойный голос: «А чего ты ожидала? Ты слышала пение и знаешь, что оно доносилось из леса. Более чем вероятно, что ты услышишь его снова».

Элевайз сделала глубокий вдох, затем другой.

Это помогло. Все еще пребывая в смятении, она по крайней мере чувствовала, что может управлять собой.

Когда аббатиса снова двинулась вслед за Жоссом, у нее мелькнула мысль: а взял ли он свой оберег? Почему-то Элевайз решила, что взял.

Теперь они были глубоко в лесу. Аббатиса предположила, что они прошли мили две или даже больше. Наверное, больше. Трудно было оценить расстояние, поскольку Жосс и Элевайз то и дело останавливались, но когда они двигались, то шли довольно быстро. Вопреки всему какая-то часть души аббатисы получала даже наслаждение от ходьбы по лесу. Наверное, потому, думала она, что я уже много лет не двигалась таким образом — глубоко дыша, размахивая руками, широко ступая. Просто монахини в аббатстве так не ходят.

«Это напоминает мне наши прогулки с моим милым Иво», — подумала Элевайз.

Ее покойный муж тоже любил энергичную ходьбу. Часто, когда их суетливая жизнь позволяла передохнуть хотя бы нескольких часов, они выходили и…

— Слушайте! — раздался рядом с ней тихий голос Жосса.

— Что?

Рыцарь опять остановился. Судя по всему, узкая, извилистая, почти невидимая тропка, по которой они шли некоторое время, здесь заканчивалась. Жосс увлек аббатису в тень огромного дуба и, наклонившись к ее уху, сказал:

— Вы тоже слышите, или это лишь мое воображение?

Элевайз задержала дыхание и напрягла слух.

Тишина. Лишь шелест ветра в верхушках деревьев высоко над головой и едва уловимый далекий шорох, словно какой-то маленький зверек бежал от опасности, чтобы спрятаться в своей норе.

Она уже хотела было отрицательно покачать головой, когда вдруг услышала.

Всего лишь легкий отзвук, который мог быть просто шелестом листьев. Но затем он раздался снова, повторился, опять повторился, и каждый раз — все громче.

До них донеслось странное пение, словно кто-то загодя зловеще высмеивал утреннюю молитву, исполняемую церковным хором, хотя до рассвета оставались долгие часы. Потом мелодию подхватили другие голоса. Теперь мотив был слышен повсюду. Становясь сложнее, повторяясь, напев звучал на все более высоких тонах, наконец он сделался почти недосягаемым для человеческого слуха, и вдруг, словно обрушившись, перешел в глубокий раскатистый баритон, звучавший как далекий барабан.