Элис Клэр - Пепел стихий

Элевайз была поражена. Она попыталась осмыслить и то, что Эсиллт только что сказала, и то, о чем она умолчала. Похоже, девушка ушла прошлой ночью в лес по каким-то причинам, о которых не готова была сообщить.

Что же, ради всего святого, это могло быть?

— Эсиллт, — наконец заговорила Элевайз, — ты не монахиня, принявшая постриг, даже не послушница. Мы просто предоставили тебе здесь работу, иначе тебе пришлось бы уйти и встретиться с опасностями внешнего мира. Но ты делаешь свое дело на совесть. Сестра Эмануэль говорит, что у тебя дар: ты знаешь, как ухаживать за стариками и больными, и она довольна тобой. Более чем довольна!

Сестра Эмануэль всегда была немного скупа на похвалы, но Элевайз, которая сама видела, как Эсиллт справляется со своими обязанностями, не собиралась жадничать.

— Я хочу сказать, что, поскольку ты не принадлежишь к святому ордену, твое положение в аббатстве несколько иное. Конечно, ты обещала сестре Эмануэль, что будешь послушной, и, естественно, мы не должны мириться с серьезными проступками, если ты их совершишь. Но если тебе захотелось отправиться ночью на прогулку в лес, мы едва ли можем остановить тебя, если только речь не идет о твоем собственном благополучии.

Эсиллт опустила голову и принялась ковырять ноготь на левой руке. Казалось, она целиком погрузилась в это занятие. Элевайз ждала, но девушка так и не ответила.

— Эсиллт? — настойчиво проговорила Элевайз.

Наконец Эсиллт подняла глаза и посмотрела на нее.

— Я видела его, аббатиса, — прошептала она. — Он был весь в крови! О Боже!

Она закрыла лицо руками.

— Не сомневаюсь, это было ужасное зрелище. — Элевайз обняла девушку за плечи; Эсиллт вся дрожала. — Лучше не бороться с этими воспоминаниями — ужасные картины все равно будут преследовать тебя какое-то время. Поверь мне, если ты попытаешься выкинуть их из памяти, ты справишься, но это займет у тебя гораздо больше времени. — Она еще сильнее прижала Эсиллт к груди. — Ты сильная. Я знаю. Ты все преодолеешь.

На краткий миг Эсиллт прильнула к аббатисе, позволив себя утешить. Но затем снова отстранилась.

Пристально глядя в глаза Элевайз, она произнесла:

— Не будьте ко мне добры, аббатиса!

— Но…

Эсиллт заплакала. Вытирая слезы, она встала, направилась к прачечной, потом обернулась, попыталась улыбнуться и сказала:

— Берегите вашу доброту для других. Как бы сильно я ни хотела принять ее, я не могу.

Улыбка исчезла.

— Я ее не стою, — шепотом добавила Эсиллт.

Она вошла внутрь и закрыла дверь.

Некоторое время Элевайз сидела в солнечных лучах, сосредоточенно размышляя. Она испытывала сильное желание немедленно позвать Эсиллт и задать ей несколько прямых вопросов.

Но принесло бы это какую-нибудь пользу?

Не лучше ли дать Эсиллт успокоиться, прийти в себя? Боже милостивый, ведь дитя, возможно, все еще не оправилось от потрясения!

Элевайз все более и более убеждалась, что знает, почему Эсиллт была в лесу и почему она не могла — и не хотела — объяснить это. Аббатиса подумала, что Эсиллт — благородная девушка. По-своему.

Вздохнув, Элевайз встала и отправилась на поиски сестры Калисты.

Немного позже, направляясь в церковь аббатства — до Часа шестого оставалось еще полчаса, и Элевайз хотела помолиться в одиночестве, — она тщетно пыталась побороть раздражение, оставшееся от разговора с сестрой Калистой.

Несмотря на все попытки аббатисы, несмотря на брошенное в лицо девушки обвинение, что она чего-то не договаривает, Калиста упрямо повторяла одно и тоже: «Пошла погулять в лес и, очарованная цветами и деревьями, потеряла счет времени».

Опустившись на колени, Элевайз тихо начала:

— Боже Всемогущий, молю, помоги мне найти истину…

Единственное, в чем Элевайз была абсолютно уверена: пока еще она не приблизилась к истине ни на йоту.

В расследовании смерти Юэна, равно как и в поисках того, кто убил Хамма, Жосс вряд ли мог ожидать от кого-либо помощи.

Юэн действительно жил со своей вечно ноющей, всем недовольной матерью до самой ее смерти. «Кончина была прямо-таки благом для этой страдалицы, — сообщил Жоссу один старик, единственный хоть сколько-нибудь полезный источник сведений, — потому как Юэн — никчемная тварь и заноза, вот что я вам скажу».

Картина получалась следующая: оболтус рос без отца, с ворчливой и не слишком умной матерью, дома старался бывать как можно реже, за свою жизнь шагу ни для кого не сделал как в прямом, так и в переносном смысле, а скудное пропитание добывал от случая к случаю браконьерством и воровством. По словам того же старика, если бы кто-то делал за него и это, сам он и пальцем не пошевелил бы.