Вячеслав Денисов - Огненный плен

— Майор, значит? Штурмбаннфюрер, если оценить шкалой нашей иерархической лестницы. Военнослужащий категории «миттлере фюрер».

— Нет, оберфюрер, я военврач второго ранга Красной армии.

Он снова смотрел на меня. Я пытался проникнуть в этот совершенно стеклянный взгляд, но безуспешно. Наконец отвлекшись от меня, полковник посмотрел на лейтенанта.

— Что здесь произошло?

Тот быстро, но подробно доложил. Услышав новое, я дерзко вмешался. Губы мои при этом дрогнули, но не от страха на этот раз, а от брезгливости.

— Он лжет.

Сейчас полковник изобразил на своем лице удивление, которого не было, когда он услышал из моих уст немецкую речь. И я посмотрел на лейтенанта. В его глазах читалось сожаление о том, что не прикончил меня сразу, в загоне.

— Как же, по-вашему, выглядит правда? — спросил полковник.

— Он обнаружил нас не в результате личного сыска, а по доносу вот этого мерзавца. — Я смело вытянул руку в сторону белого как саван Тараса. — Его сестра привела нас к нему в дом, чтобы сохранить жизнь двоим соплеменникам. А он выдал нас вам, за что женщину убили, и об этом ничуть не сожалеет. Таким образом он посчитал возможным сохранить жизнь себе и своей семье. И, кажется, оказался прав.

— Это так? — строго рявкнул оберфюрер, и я заподозрил неладное.

Оберштурмфюрер промямлил две ничего не значащие фразы.

— Рад был познакомиться с вами, доктор. К сожалению, не могу продолжить это знакомство. Война. — Развернувшись к лейтенанту, он сказал то, от чего в ушах моих раздался шум: — Хозяина этого дома, его жену и детей — расстрелять. Дом сжечь.

— Послушайте, вы же цивилизованный человек, — захрипел я.

Он резко развернулся в мою сторону.

— Доктор! Через два месяца Россия станет Германией. Буду ли я патриотом, если оставлю в тылу своей страны предателей?

— Но дети?!

— Чему их мог научить предатель?

— Но разве не ваша задача сплачивать вокруг германской армии единомышленников?

— Не пытайтесь меня провести великосветской добротой. Единомышленников, но не предателей. Сегодня он предал своих соплеменников, завтра предаст нас. Выполнять!..

Наблюдая за действиями подчиненного, он сказал:

— Железный крест нужно добывать храбростью, а не сыском, оберштурмфюрер! У вас на пальце кольцо СС «Мертвая голова», так не поступайте так, чтобы вам пришлось сдать его! Этих двоих в концентрационный центр, — и вышел со двора.

Вопящего, исходящего мольбами Тараса, жену его, простоволосую рябую бабенку, и четверых детей от шести до пятнадцати вывели на улицу. Две девочки — самые младшие, шли следом, ничего не боясь. Им и в голову не приходило, что взрослые способны на плохое. Чтобы наказать меня за дерзость, лейтенант схватил меня за шиворот и подвел к шеренге, выстроившейся перед стеной дома со стороны улицы.

— Пощадите!.. — кричал Тарас, падая на колени. Жена его уже давно сидела на земле, ее не держали ноги. — Я же помогал!.. я борец с советской властью!.. я ненавижу ее!.. мы всей семьей гадали, когда вы…

— Огонь! — скомандовал оберштурмфюрер — белокурый красавчик с рыбьими глазами…

Грохот автоматов, стук гильз, треск разрываемой плоти…

Не отпуская моего воротника, бравый фельдфебель волок меня вдоль по улице, а я все не мог оторвать взгляда от изувеченного тела шестилетней девочки… в платьице в горошек… и куклы в ее руке…

На полпути до церкви с потускневшими куполами и закопченными стенами я наконец-то обрел способность соображать. Сочетание слов «концентрация» и «центр» прямо указывало на то, что очень скоро я окажусь среди себе подобных. Не врачей, а советских. Так и вышло. Какой-то немец пинком вбил меня в проем двери здания, над дверями которого висела пробитая несколькими пулями табличка. «Клуб», — написано было на ней. Был бы я простодушной скотиной, я бы поверил в намерения эсэсовцев показать нам немецкую романтическую комедию. «Трое с бензоколонки» с Лилиан Харвей и Вилли Фричем в главных ролях, например. Бабские причитания под угрюмое молчание мужиков и выкрики имен в полутемном зале с парой десятков рядов сколоченных скамей — вот мои первые ощущения от помещения, в котором я оказался. И — полная беззащитность перед будущим.

— Мазурин! — крикнул я.

— Мазурин!..

— Гей, хлопец, ходи до мене! — Глядя на меня, дед в шляпе с обвисшими полями и такими же тянущимися к полу усами махнул мне рукой.

Я пошел «до мене», качаемый из стороны в сторону мечущимися людьми. Чьи-то локти и колени упирались в меня, чьи-то тела преграждали путь, но я упрямо шел к деду. Зал с дощатым полом, где крутили киноленты, был похож как раз на кинозал во время объявления пожарной тревоги. Протиснувшись наконец к импровизированной сцене, где иногда проводились и собрания сельчан, я увидел страшную картину.