Вячеслав Денисов - Огненный плен

Вздрогнув от крика на улице, я прижался щекой к бревнам.

Сноху хозяина волокли в дом двое немцев. Офицер — я хорошо различал лейтенантские знаки различия — лукаво улыбался и держал руки на груди. Сидя на мотоциклах, курили солдаты. А двое из них волокли девчонку в хату.

— Что там происходит?

— Самое неприятное, — ответил я, размышляя, как поступить.

— Кого-то убивают?

— Если бы.

— А что хуже смерти?

Я посмотрел на него.

— Девчонка?… — после недолгой паузы проговорил Мазурин, и в этот момент под нами раздались шаркающие шаги, грохот чугунка, крик ребенка на улице и безумный женский вопль в доме.

Я снова прижал щеку к бревнам. Михайло, выкрикивая проклятья, бился в руках нескольких солдат. Рядом с ним, на земле, упав на корыто для корма кур и поставив его на дыбы, причитала баба. На руках она держала внука и, подвывая, качалась вперед и назад. Перед ней стоял немец и держал автомат так, что даже у меня не закралось и тени сомнений: встань она — и тут же умрет.

Треск раздираемой материи возвестил о том, что насилие вступило в начальную стадию. Двое солдат вермахта предались любимому развлечению выродившихся духовных наследников Нерона и Чингисхана.

— И мы будем сидеть здесь и это слушать?… — серыми, как сырые котлеты, губами проговорил Мазурин.

— Закройте дверь, — услышал я офицерский совет с улицы, — иначе вас замучают советами!

На улице раздался хохот вразнобой. Как бы ни пусто звучал совет, в доме послышались шаги, хлопнула дверь, и раздался звук падающего крючка. Видимо, жажда двоих ублюдков достигла своего апогея, и они реагировали на все неадекватно просто.

Мы с Мазуриным переглянулись и поползли к краю сеновала. Лестницы, понятно, не было, ее Михайло убрал, чтобы не возбуждать интереса к чердаку. Я придержал автомат Мазурина, пока он, уцепившись руками и морщась от боли, спускал свое тело вниз. Следом, подав ему оба автомата, сполз по стене и я.

Мы вошли в хату тихо и беспечно, как свои.

На кровати, рядом с пустой колыбелью, билась едва ли не как в агонии молодая женщина. На нее уже забрался один из немцев и, роясь рукой у себя в мотне, пытался что-то вытащить наружу. Второй, удерживая руки женщины, тоже полулежал на ней и дергался в такт ее агонии спиной к нам.

Голые полные ноги, они взметались в разные стороны, уже прижатые мужским телом. Немец наконец-то справился со своими штанами, и в тот момент, когда он закричал: «Сейчас, сейчас, дрянь!» — Мазурин подошел и одним ударом снес его с кровати. Звук, который раздался при соприкосновении автомата с затылком немца, передать невозможно. Его можно только услышать. Что-то среднее между переломленной о колено тростью и ударом лошадиного копыта об асфальт.

Отскочив в сторону, оставшийся один в запертом доме немец оказался ловчее, чем я рассчитывал. Ощерившись, он выхватил из ножен нож. Будучи хирургом, я перевидал много предметов для резки человеческих тел и могу сказать с уверенностью, что немецкий нож — один из самых опасных. Ширина лезвия такова, что при проникновении в плоть поражается большой участок. И теперь этот нож был направлен в мою сторону.

В глазах фашиста колыхалось изумление. Он никак не мог понять, как здесь, в этой ситуации, могли появиться двое вооруженных русских. Я все ждал, когда разум вернется к нему настолько, чтобы он мог принять верное решение. И едва не опоздал. Немец вдруг посмотрел на дверь и открыл рот…

И я резко ударил его ребром ладони по горлу. Человек так устроен, что он может в минуты стресса либо звать на помощь, либо защищаться. Вместе получается не очень. Мне нужно было дождаться этой секунды и не прогадать…

Схватившись за горло, немец выронил нож и сполз спиной по стене. Обе ладони его, прижатые к горлу, шевелились так, словно он хотел отлепить от шеи намертво прилипший пластырь…

— Нет! — крикнул я, видя, как Мазурин с явными намерениями поднимает нож. — Нет, капитан…

Крикни сильно, несколько раз! — приказал я обезумевшей девчонке. Запахнувшись, она, открыв рот, сидела на кровати. — Кричи что есть мочи, громко кричи! Ори!..

Открыв рот, она завизжала так, что у меня заложило уши. Я схватил табурет и швырнул его в окно. То самое, полуслепое…

Стекла вылетели вместе с рамой. Крик и грохот вместе — хорошо. Чем сильнее слышимое сопротивление, тем веселей это воспринимается на улице…

— В окно, быстро, — я показал женщине на пустой проем. — Мазурин — следом. Примешь дохлого ганса, потом вот этого, немого.