Игорь Минутко - Золотая братина - В замкнутом круге

Арчил Тимурович внимательно, напряженно рассматривал изображение.

– Иван Кириллович… Вы обратили внимание: какая-то подпись внизу…

– Ну да, – перебил Любин, – я вчера увидел эти детские каракули. И читать не стал. Я же вам говорил: ребятня развлекается. Чаще всего свои рисунки присылают. Бывают, правда, и забавные.

– Тут тоже есть рисунок, – тихо произнес Табадзе, всматриваясь в правый угол экрана. – Вернее, рисуночек… Похоже на летающее насекомое.

– Да… Что-то уж больно маленькое. Вчера не обратил внимания, – пролепетал директор музея.

– Сейчас разглядим, – с нетерпением и азартом заверил его Табадзе. – Позвольте, я. Мне показалось, компьютер не самый ваш любимый зверь.

– Не самый, – согласился Иван Кириллович. – Но вынужден осваивать. И в принципе освоил. Куда же деваться? А так у меня за компьютером Мария Никитична, особенно если что-то срочное или сложное. Она в этом деле виртуоз. Может быть, позвать?

– Не надо! Я думаю, справлюсь.

Директор музея и глава фирмы «Барс» поменялись креслами на колесиках. Арчил Тимурович чуть-чуть отъехал от экрана компьютера.

– Так, – почему-то шепотом сказал он, осторожно кладя руку на мышку. – Сначала прочтем, как вы, Иван Кириллович, выразились каракули.

И через несколько мгновений на экране возникла строка, написанная действительно детскими каракулями: «Дяденька! Расшифруй мою шараду. Или слабо?»

– Написано, можно предположить, ребенком лет шести-семи, – задумчиво промолвил Арчил. – Но содержание не совсем детское. Вы со мной согласны, Иван Кириллович?

– Пожалуй… – И ощутил в себе Любин беспокойство, страх, растерянность, составляющей которой была его, директора музея, вина, – правда, непонятно в чем… – Да, согласен…

– Теперь рассмотрим рисуночек…

На экране крупно, контрастно возникла коричневая бабочка дивной, совершенной формы. И казалось, крылышки ее еле заметно мелко-мелко трепещут.

– Постойте! – вскричал Иван Кириллович и чуть не вытолкнул Табадзе из кресла. – Извините!.. – плюхнулся в него, дрожащими руками забегал по клавишам. Экран погас, потом опять вспыхнул. – Недавно, дней пять-шесть назад… Сейчас! Сейчас… Вот!

На экране появилась та же коричневая бабочка, только в другом ракурсе. Если бы это была картина, ее следовало назвать так: «Бабочка в полете». Под рисунком теми же каракулями было написано: «Дяденька! Сделай мою бабочку эмблемой своего музея. Не задорого отдам – $ 1000».

– Вот! Я же говорил вам: присылают…

– Остановитесь, Иван Кириллович. Успокойтесь.

Любин и сам понимал: надо молчать. Возникало, надвигалось воспоминание, еще немного – и оно обретет реальные черты.

– Я помогу вам вспомнить, – Табадзе, может быть, не осознавая этого, говорил таким тоном, как будто успокаивал испуганного ребенка. – Давайте для начала выпьем наши остывшие напитки и погрызем сухарики.

Крепкий чай и кофе со сливками, почти остывшие, были выпиты несколькими глотками. И сухарики исчезли мгновенно – только хруст стоял. Наверное, на нервной почве. Впрочем, это относится только к господину Любину. Табадзе сказал задумчиво:

– Всё это, конечно, послано из какого-нибудь банального интернет-кафе. – Он помолчал. – Вы успокоились, Иван Кириллович?

– Вполне.

– Убежден, – продолжил Табадзе, – мы с вами думаем об одном и том же. Наш итоговый аналитический разговор в 1996 году, когда все было кончено… В этом самом кабинете… Вы, наверное, вспомнили те записки вашего родителя Кирилла Захаровича, которые были обнаружены в третьей папке с документами о «Золотой братине»…

– Да, да! И в них говорилось о встрече в Эрмитаже, в запаснике, с этим… – Любин замешкался.

– Именно. В тех записках речь шла о встрече Кирилла Захаровича с Грэдом.

– Я помню, но смутно.

– Для нас сейчас важен внешний вид таинственного духа, явившегося тогда в подвалы Эрмитажа. Каким описал его ваш отец. Один момент, Иван Кириллович… Признаюсь вам об одном свойстве своей памяти. Вообще, она у меня безукоризненна и безотказна. Тьфу, тьфу… И есть у нее особенность: если в документах – любых – меня нечто поражает, потрясает, я запоминаю этот текст навсегда и дословно. Сейчас… – Табадзе закрыл глаза, веки трепетали, черты лица напряглись. – Вот словесный портрет Грэда, данный в тех записках. – И Арчил Тимурович продолжал медленно, напряженно, как будто всматривался внутренним взором в полустертые строки: – «Передо мной стоял молодой человек дивной неземной красоты в белом одеянии, какие носят, если судить по полотнам живописцев, индийские священники высокого ранга. Его волосы были подвязаны белой лентой, под правым ухом привлекала внимание маленькая коричневая родинка в виде бабочки».