Жан-Мишель Риу - Тайна Шампольона

Время шло, а надежда уменьшалась. В Институте Египта большинство наших коллег тратили теперь почти все свое время на разговоры о долгожданном возвращении во Францию.

Мы с Фаросом еще хотели сражаться. И пока мой дорогой друг изнурял себя, пытаясь разобраться в хитросплетениях Розеттского камня, я направился в излучины Нила. Я пошел в Верхний Египет.

Я предсказывал это Моргану. Сокровища, нарисованные Жоллуа и Терражем, были всего лишь первыми всходами грандиозных открытий. Меня влекла интуиция. Стояла осень 1799 года.

Клебер охотно дал добро на эту миссию, выторгованную Морганом де Спагом у Бонапарта незадолго до их отплытия.

Брешь, пробитая Жоллуа, Терражем и Виван Деноном, облегчила нам работу. Мы прибыли на место, вооруженные бумагой, карандашами, лопатами, факелами и измерительными приборами. Нас охранял сильный отряд, мы могли спокойно работать. И достигнутые результаты превзошли все наши ожидания.

Обелиски Луксора, гробницы Долины Смерти, колоссы Мемнона — что важнее всего? И двадцать лет спустя я не хочу выбирать. Главным образом я сожалею, что не мог разделить свой восторг с Фаросом и Морганом. Первый изучал Розеттский камень в Каире; второй плыл в Тулон. Я же мог наслаждаться этими каменными памятниками, размеры и массу которых инженер Кутелль считал невероятными.

— Двести пятьдесят тонн! — восхищался он, говоря об обелиске Луксора. — И я придумал, как взять в плен этого монстра. Так мы сможем довести его до Парижа.

Кутелль как раз размышлял, как свалить монумент, как дотащить его до Нила, где связанные друг с другом лодки могли бы доставить его к морю. Потом оттуда…

— Рисуйте, Кутелль. И кончайте мечтать…

Математик Костаз, ответственный за одну из комиссий, исследовавших Верхний Египет, пытался взывать к его разуму. Кутелль не отступал. Его предприятие и расчеты были достойны расчетов Бонапарта, который, находясь у подножия пирамид, представил, что количество камней, использованных для строительства этих памятников, позволило бы возвести вдоль границ Франции стену в три метра высотой и в тридцать сантиметров толщиной. И это легко объяснить: все уступало невероятному очарованию, излучаемому памятниками Египта. Все готовы были оставить свои титулы и должности и пасть ниц пред этим поразительным спектаклем, который нам дано было созерцать, и все, забыв про свои специальности зоологов, инженеров, музыкантов, аэростатчиков, поэтов и агрономов, готовы были превратиться в землекопов и художников. И они рисовали, копали, изучали.

Имело место, без сомнения, нечто вроде безумия — это безумие выкапывало мумии, срывало их повязки, снимало их туники, чудом спасшие их от воздействия времени. Но это не все. Когда одни вырывали подземные ходы, другие прощупывали стены этих памятников, где наиболее талантливые художники изобразили жизнь фараонов. Мы обнаружили рисунки, сцены, фрески — со всей очевидностью, историю необычайной цивилизации. Эти крылатые животные, эти люди с собачьими или кошачьими головами, эти гиганты — существовали ли они на самом деле? Мы начинали в это верить. Народ, который нарисовал и вытесал на камне весь этот мир, превосходил любой другой по разуму и силе.

Я думал о том, что Морган рассказал нам о мечтах Бонапарта. Я созерцал Египет и, несмотря на все мое недоверие, был убежден в правильности того, что мы назвали «вспышкой». Да, имелся гений, было нечто священное у фараонов.

Мы не могли их постичь в том числе и из-за этого. Тем не менее ничто не могло бы поколебать упорство ученых: если между фараонами и нами мосты разрушены, следы прошлого великолепия должны объединиться, дабы однажды вывести нас на верный путь. Но какая дорога верна? Все то, что ускользнуло от хищных собирателей древностей, кочевников и воров прошлого, стало, таким образом, сокровищем.

Мы разместили нашу базу на обширной территории развалин древних Фив. Здесь течение Нила тормозилось маленькими островами, высота коих ненамного превосходила уровень воды. Как уже не раз говорилось, вдоль реки тянулись обработанные поля. Очень быстро земля умирала и уступала место пустыне, угрюмая плоскость которой была разбита на востоке Аравийской горной цепью, а на западе — Ливийской.

Нашим первым открытием, нашим первым потрясением стали Карнак и Луксор, находящиеся рядом с Нилом.

В Карнаке обследование храма Амона, его священного озера и дорог, по которым проходили Сфинксы и бараны; в Луксоре перепись обелисков и осмотр стен древних развалин… Этих работ с лихвой хватило бы для жизни каждого из присутствовавших там ученых. Но нас уже влекли отроги Ливийского горного хребта, где, казалось, нас ждали разрушенные колоссы. На восходе солнца ветер дул сквозь камни статуй, исторгая из них характерный свист. Так Мемнон давал нам послушать свое пение и вел нас к гробницам Долины Смерти.