Жан-Мишель Риу - Тайна Шампольона

Когда наступала ночь, мы расходились. Что сказал Бонапарт? Произнес ли он самые главные слова? Я бродил по палубе. Я поднимал к небу глаза, ибо ночью основной спектакль разыгрывался наверху. И тогда моя романтическая душа брала верх над разумом математика, который вечером пытался блистать на заседании Института. Я надеялся, что небосвод, освещенный тысячами звезд, вдруг расколется и обнажит истину.

Но небо, конечно же, оставалось безмолвным. Продолжалось наше медленное движение. Куда?

Пушки Нельсона, отправленные за нами вслед, чудесным образом оставались невидимыми. Ночи были теплыми, спокойными, полными новых разговоров. Нередко я встречал на палубе коллегу, который тоже не мог заснуть. И тогда мы вместе проводили время до самого рассвета, укачиваемые мощным ходом корабля и прерываемые лишь сменой вахт, которые отделяли один час от другого.

Вскоре я стал искать общества Фароса. Он донимал меня вопросами по поводу слов и признаний, оброненных Бонапартом.

— Бонапарт действительно движется на Восток?

Фарос стал близким человеком, с которым я мог свободно говорить о стране, куда мы шли. Доверие мое было продолжением моей хрупкой к нему привязанности, которую я мог бы сравнить с привязанностью отца к сыну, которого мы с Гортензией так и не сумели произвести на свет.

Истоки моей привязанности находились в Париже. Близкий родственник нашего востоковеда (дядя, если я не ошибаюсь) был консулом в Египте. В этом звании он располагал архивами, в которых я неустанно черпал информацию, когда мы еще находились во Франции, а Фарос все это со страстью комментировал. «И это еще пустяки. В Египте мы найдем папирусы… в них я не пойму ничего!.. Морган, какое счастье нас ожидает. Я не могу больше! Когда мы уезжаем?» Я призывал его успокоиться. «Ни слова. Ты помнишь?» Фарос молча соглашался, затем прикладывал палец к губам и озирался — не слышал ли кто его? Но мы были у него дома. Риск, таким образом, был сведен к минимуму. Фарос для себя решил, что жизнь собирается ему предложить нечто иное, чем изготовление бумаги в Национальной типографии, куда он был назначен не без поддержки своего отца-книготорговца.

Фарос-Ж-Ле Жансем обожал таинственность, окружавшую приготовления к отправке. Теперь он разговаривал только шепотом. Читал все, что имело хоть какое-то отношение к технике шпионажа. Он видел его повсюду, у него появился вкус к этому:

— Методы востоковеда можно сравнить с методами сыщика, — говорил он. — У нас похожее ремесло. Мне нравится разгадывать загадки…

Это стало своеобразной остроумной шуткой, которой он предавался с тех пор, как мы вышли из Тулона. «Какой Восток?» — повторял он, потирая безбородый подбородок. Я ему передал слова, сказанные Бонапартом Гомпешу, и он пытался их анализировать. Кроме того, он собирал и классифицировал прочие разнообразные данные в надежде расшифровать глубокие мысли нашего предводителя.

— Восток, да… Но какой? Ответ на этот вопрос так же труден, как интерпретация Библии. Так, например, Восток в понимании Бонапарта — это вопрос политический, религиозный или географический?

— Фарос-Ж.?

— Не нравится?

— Избавь меня от своих речей и веди себя по возможности как ученый. Мне нужны факты, а не сплошные философские разглагольствования.

— Вот она — сама строгость! Это трагедия математика.

Сыщик, совсем как востоковед, использует малейшие нюансы. Он интерпретирует факты. Он опирается на слово, на выражение, и тогда то, что мнилось лишь намеком, оказывается…

— Вселенской мудростью.

— Не нравится? — повторил Фарос.

— Сегодня вечером Бонапарт спросил меня, что думает математик о вселенской мудрости. Вот это факт! Попробуй-ка его расшифровать…

— Именно в Египте находится ответ, относящийся к вселенской мудрости. Она заключена в иероглифах.

Затем он помрачнел:

— То, что ты говоришь, не сочетается с тем, что я знаю.

(Он понизил голос, хотя палуба была пуста.) Вот текст декларации, которую он написал. (Он показал мне смятую бумагу, которую до этого сжимал в руке.) Я должен напечатать это ночью, а завтра ее раздадут людям. Написано неразборчиво и каким-то нервическим пером. Не говоря уж о том, что непросто отрегулировать прессы в качку!

— Помилуй, не надо больше этих твоих жалоб! Что он говорит в этой своей декларации?

— Речь идет о завоевании, воздействие коего на цивилизацию и мировую торговлю будет неоценимым. А еще он говорит о нескольких утомительных маршах и нескольких сражениях.