Вячеслав Антонов - Китайская петля

За гладкими темно-красными колоннами, за фигурным черепичным карнизом, во влажно-серой дождевой дымке лежит китайский сад. Прозрачные капли висят на острых кончиках жестких темно-зеленых листьев, блестящий гравий дорожек изгибается в мокрой траве. Вода прудов неподвижна, ее поверхность исчерчена лишь мелкой дождевой рябью.

Летящий гусь не желает отразиться на поверхности пруда.

Воды пруда не желают удерживать в себе отражения гуся.

Уносимые потоком Дао, люди и вещи расходятся, не совпадают, прощаются друг с другом в «обоюдном забытьи»— «цзян-ван»; спираль Времени разметывает их, отрывает друг от друга, унося в бесконечную Пустоту… Так лечатся сожженные души воинов.

Молодой китаец Миша, решавший в городе Благовещенске таможенные вопросы на российско-китайском пограничном переходе, уже собирался лететь в Красноярск (заканчивался срок ультиматума, предложенного братве, крышующей городской рынок), когда увидел необычайно яркий сон. Пользуясь указаниями этого сна, Миша по прибытии в Красноярск взял трех китайцев и приехал на то место, где зимой забирал Мастера с Андреем. Спустившись по травянистому склону, китайцы осторожно полезли в скалистый овражек. Пройдя узкое место, они обнаружили тело мужчины в темной одежде, неподвижно лежащего на каменной осыпи, под невысоким скальным обрывом. Мужчина был без сознания, и китайцы отвезли его в больницу. После этого Миша сделал звонок в Питер, Геннадию Сергеевичу Д., директору представительства компании «Лимассол инвестментс Лтд». Миша сказал всего два слова: «Он вернулся»— так велел ему господин Ли Ван Вэй — и сообщил номер больницы, в которую поместили Шинкарева.

Закончив разговор с Мишей, Геннадий Сергеевич сделал звонок в Санкт-Петербургский институт мозга им. Бехтерева. Через несколько часов в Красноярск вылетели трое лучших специалистов по гипнозу.

При падении Андрей не почувствовал всей силы удара о камни — лишь легкий шлепок. Тем не менее лицо почему-то оказалось забинтованным. Под головой обнаружилась подушка, сверху одеяло, Он открыл глаза — перед ним была стена, окрашенная грязновато-голубой краской, на стене белый железный шкафчик с красным крестом.

— Доброе утро, Андрей Николасвич! — послышался знакомый голос. Голос был Танин — веселый, но какой-то слабый, с то ли взрослой, то ли болезненной хрипотцой.

— Таня…

— Она самая! Ой, не смотрите на меня, пожалуйста. Такой уродиной стала…

— А где я?

— Там же, где и я. Во второй краевой больнице. На Енисее вас нашли, неделю назад. Я случайно в коридоре увидела, как раз из «скорой» вытаскивали. Неделю к вам никого не пускали. Все какие-то люди ходили, в белых халатах. А где вы были?

— Не помню. Нет, постой… кажется, в Саратове. На военном заводе — помню цех: огонь, искры, работали прессы…

Картины кузнечно-прессового цеха стояли перед глазами, хотя ум еще помнит битву на улицах горящего города. Андрей понимал, что скоро «наведенная память» начнет вытеснять настоящую. Но сейчас это был хороший предлог сказать что-то, ничего не сказав о том, о чем он не скажет никогда и никому. Но и не забудет, что бы там не говорил Мастер.

— Ты-то как? — спросил он.

— Помирать собиралась, — она снова засмеялась, а смех был слабым, хриплым, — как вдруг резкое улучшение. Наверное, химия подействовала.

— Наверное. А сейчас что?

— Сейчас анализы в норме. Сплю да ем, маменька еду таскает. А вы есть хотите?

— Нет. Спать. — Глаза слипались, сознание проваливалось в глубину. Но в этой глубине уже не было ни пламени, ни боли.

— Тогда я пойду.

Андрей поднял глаза, оглядывая девушку. Таня сидела на краю его постели, одетая в темный байковый халатик. Голова была туго повязана платком, виднелись похудевшие, резко очерченные ключицы, тонкая шея.

— Волос нет, — смущенно улыбаясь, Татьяна прикоснулась к платку, — это из-за химии. Ничего, скоро отрастут. Да! — бумаги-то ваши у меня. Те, что про историю Сибири. Принести?

— Потом.

Все отдалилось куда-то, и Андрей заснул, успев только подумать: «Где Мастер?»

А Мастер был еще «там». Он пребывал в Сучжоу, в парковом павильоне, стоящем в Саду Неспособного Управляющего. Гладкие стены павильона были прорезаны круглыми окнами. От массивной черепичной крыши по белым стенам и по сухой песчано-желтой земле разбегались легкие серые тени. Земля вокруг павильона почти голая, без травы. Вокруг росли высокие старые клены, между которыми заворачивала дорожка — выпуклая, мощенная мелким старым кирпичом.