Филип Гуден - Маска ночи

Абель и я впервые повстречали друг друга на дороге, ведущей в Сомерсет. Я бежал из саутворкской тюрьмы и путешествовал под чужим именем, в то время как он двигался в обратном направлении, к Лондону. Если быть точным, ни в каком конкретном направлении он не двигался, пока не повстречал меня и не решил податься в актеры. В то время он неплохо зарабатывал себе на жизнь тем, что наживался на склонности людей к благотворительности, прикидываясь юродивым. Заметив, что приближается подходящая жертва, он принимался изображать больного падучей, падал на дорогу с пеной у рта и демонстрировал вызывающие жалость синяки – последствия его предыдущих столкновений с королевским трактом. Пена получалась с помощью наскоро разжеванного кусочка мыла, а синяки по большей части были нарисованы. Все инструменты Абелева ремесла помещались в нескольких маленьких горшочках и мешочках, которые он носил с собой повсюду. Он путешествовал налегке.

В нынешнее время полно проходимцев, не получающих и четвертой доли той милостыни, что клал себе в карман юный Абель. Чем объяснялся его успех? Он обладал, возможно, наиболее ценным для мошенника атрибутом – невинным видом, широко раскрытыми глазами, как будто вопрошавшими: «Что я делаю в этом мире?» Впечатление человека не от мира сего усиливал высокий лоб, благодаря которому Абель больше походил на созерцателя, чем на обманщика.

Абель Глейз мастерски играл простаков, деревенщин, мужланов и теоретиков. Он даже мог, как ни странно, неплохо исполнить роль убийцы. «Слуги лорд-камергера» приняли его в труппу почти сразу же после его приезда в Лондон. Вильям Шекспир и Дик Бер-бедж, которые в основном и занимались наймом, похоже, заметили в нем что-то достойное внимания. Я ничего не сказал им о нашей встрече и о занятии Глейза и не собирался ничего говорить до тех пор, пока тот молчал о моем путешествии под именем Вильяма Топкурта. Каждый из нас владел маленьким секретом, касающимся другого, это и свело нас вместе.

Но гораздо важнее было то, что нам нравилось находиться в обществе друг друга. Абель был весел и открыт – несмотря на прошлое мошенника, ставшего актером, – а кроме того, мог рассказать неплохую историю о днях, проведенных на дороге, когда был склонен говорить об этом. Поэтому я не очень возражал сопровождать его к Кемпу. Для прогулки день выдался прекрасный. Хотя еще стоял февраль, было ясно и небо было чистым. В воздухе пахло весной.

Пока мы шли к Доу-гейт, где, по мнению Бербеджа, жила вдова, из Абеля лился, ни на минуту не прекращаясь, поток оживленной болтовни – желанное лекарство для моего не очень веселого настроения. Несмотря на хорошую погоду, я не мог не чувствовать уныния. С точки зрения актера, существовали серьезные поводы для тревоги в эти первые месяцы 1603 года.

Коротко говоря, причины для уныния были следующие, в порядке возрастания важности:

Во-первых, приближался Великий пост. Это плохое время для людских желудков и еще худшее – для кошелька актеров. Наши представления ограничиваются или вообще запрещаются.

Во-вторых, ожидаемая в скором времени смерть королевы. Этот момент, как конец затянувшейся пьесы, уже давно предвидели, и вот он почти наступил. Это был вопрос нескольких недель. Королева Елизавета не была нашей покровительницей, но она была истинным другом театра и, в частности, труппы лорд-камергера. Никто не мог сказать, как отразится на нас ее уход из жизни, но вряд ли его последствия будут благоприятными.

В-третьих, надвигалось нечто гораздо более грозное, чем любые великопостные распоряжения или смерть одной женщины, какой бы великой она ни была. Надвигалась чума. Число умирающих было еще невелико, скорее слух, чем уверенность, ограниченный дальними пределами города, но любое увеличение в еженедельных списках умерших опасно для театра. Оно могло быть опасно и для наших жизней.

Учитывая все эти волнения, веселье Абеля Глейза было вполне сносно, хотя в другом человеке оно могло показаться утомительным. Он обладал талантом делать приятным все, за что ни брался. Так как время уже шло к полудню, а мы были голодны, Абель купил в лавочке миссис Холланд сладких пирожков, и мы ели их по пути в Доу-гейт – захудалый уголок на берегу реки, соседствующий, как ни странно, с величественными домами и улицами.

Доу-гейт показался мне не самым здоровым местом из тех, где можно закончить свои дни. Глейз обожал пикантные истории из театральной жизни, и я рассказал ему, что именно здесь умер человек по имени Роберт Грин. Грин в свое время прославился как писатель – что значит вообще не очень прославился, – но закончил свою жизнь в безвестности, вскоре после того, как публично высмеял молодого драматурга по имени Вильям Шекспир, назвав выходца из Уорикшира выскочкой – точнее, «выскочкой и. вороной, нарядившейся в перья сочинителя». Люди обошлись с памятью о Роберте Грине не лучше. Слишком много вина за всю жизнь и слишком много маринованной селедки в последние годы – вот что они говорили о Грине. Этот обветшалый район не вполне подходил для шута Вилла Кемпа, как и для планов на его возвращение, поскольку Кемп тоже рассорился со старыми друзьями, старшими членами «Слуг лорд-камергера». Может статься, он заполз в эту дыру для того, чтобы никогда больше не появиться снова. Подумать только – этот человек когда-то был одним из пайщиков «Глобуса»!