Владимир Марченко - Любовь и смерть Ивана Чагина

Идти не очень далеко. В особняке купца Дранкина сделали гостиницу, незаметно заселились приезжие учителя сельскохозяйственной школы, которую Гребнев посчитал лишней и закрыл. Пожарская преподавала ботанику, но с организацией редакции газеты, её перевел, так как она публиковала в губернской газете в прошлой жизни небольшие рассказы о природе. Этого было достаточно, чтобы из неё сделать журналистку.

Чагин переложил пистолет в карман, снял с предохранителя. Война дала уроки строгие и неповторимые. Нечищенная винтовка, лежащая где-то на завалинке, в критическую минуту не могла спасти хозяина. Боец, не научившийся быстро и метко стрелять, не мог помочь ни себе, ни другу. Улица пуста. Редкий собачий брёх вплетался в скрип снега. Иван пристроил узелок с едой за пазуху. Катя сняла очки, упрятала в муфту, уверено взяла его под руку. Он никогда ещё так не ходил, постоянно сбивался с размереного шага. Запах Катенькиной муфты, ощущение тёплой руки, заставляли волноваться. Это волнение заставляло думать об ужине, который впереди. Иван часто представлял себе, как когда-ибудь они будут вот так идти по улице, слушая скрип снега под ногами.

Старая луна смотрела на идущих и грустила. Два человека обнимали друг друга, зачем-то касались губами губ. Может быть, они не могли без этого жить. Возможно, у них была какая-то цель. А может быть, лаская друг друга, вспоминали прошлое время, прежних друзей, представляя их рядом, думая, что это ихние глаза сияют рядом, выплёскивая волны нестерпимого счастья, без которых мир для них стал бы пустым и пресным.

— Кто тебя так целоваться учил? — с ласковой издёвкой спросила Катя. — Совсем никто. Так не бывает. Ты грызёшь меня, как тигр. Мои губы превратились в жалкие лохмотья.

— Так бы и съел всю…

— Ты пожиратель женщин?

— Только одной, тихо проговорил Иван, вспомнив Грушу, её голос, ласковые прикосновения рук.

— Ванечка, вам поцелуйную грамоту преподавали в кружке политграмоты? …Не обижайся. Вас вульгарные девки учили быть грубым, причинять боль, а женщину ласкать нужно, а не обгрызать, как кусок сахара.

…Луна закачалась, а звёзды посыпались с близкого неба на заснеженные крыши, улицы и переулки уездного городка. Чагин не мог понять жив он или, его нет на земле. В висках отчаянно молотили серебряные молоточки, а сердце трепетало, как воробей в клетке. Он понял, что душа существует. Когда ему становилось страшно, душа металась, пытаясь спасти его, а сейчас она дрожит, играет от сладкой радости, переливается всеми мыслимыми цветами. Когда ихние зубы нечаянно соприкоснулись, Ивана секанула молния, наполнила дикой силой. Он подхватил Пожарскую на руки и понёс, как охапку полевых цветов, задыхаясь от волнения. Катя обвила его крепкую шею тонкими руками и затихла, полузакрыв козьи глаза.

— Опять очки, — прошетала женщина, отрешённо улыбаясь.

Жестяная лампа на высокой ножке светила тускло — труснутый стеклянный пузырь был очень закопчён. Пожарская быстро сняла пальто, сшитое из чёрного шинельного сукна, повесила в шкаф. Иван повесил полушубок на гвоздь у двери.

— Мой руки. Переоденусь. Оставь браунинг — пока он нам не нужен. Сто лет настоящего сала не видела. Ветчиной раньше называли. Хорошие прослойки…

Скрипела крышка сундука, стучал тупой нож. Иван резал хлеб. Шуршала материя. Волны духов растеклись по комнатке, в которой было относительно тепло. Чагину вдруг захотелось закурить. Папиросы кончились. Было их пять штук. Он шагнул к стеллажу на точёных ножках, именуемого в народе, этажеркой.

— Ванечка, вы за старое? Подглядывать?

— Клочок бумаги смотрю, цигарку скрутить… — Узнал ровный почерк. На тетрадном листе, торчавшего из-за книг, написано: «Протокол собрания уездной организации «Россия». Присутствовало…» Катя медленно забрала лист, прижалась к его выпуклой груди Поцеловала так, что забыл, зачем подошел к этажерке. Поцелуи были быстрыми и суетливыми.

— Это я с девочкой занимаюсь. Диктанты пишем. Внучка истопницы. Егоза, но пишет грамотно. Пора праздник праздновать. Потом накуришься, если время будет свободное… Щи должны где-то заваляться, — бустро собирала на стол Пожарская, стараясь убедить Ивана о встречах с неизвестной девочкой, но он не мог не отличить её почерк от каракуль ребёнка. Её ложь оказалась настолько неосторожной и бестолковой, что Иван сначала насторожился, а через пару минут забыл об этом событии, так как на голубоватой скатерти возникли две рюмки, тарелки.