Дэвид Дикинсон - Спи, милый принц

Пауэрскорт оказался в огромной двусветной гостиной с покрытыми росписью стенами. На дальнем ее конце поднялась из кресел, чтобы поздороваться с ним, леди Бланш Грешем. Времени на то, чтобы впитать в себя ее натужное изящество, достоинство и гордость, сквозившие в каждом аристократическом шаге, коими она неторопливо промеряла ковер, у Пауэрскорта было более чем достаточно.

— Лорд Пауэрскорт, очень рада познакомиться с вами. Присядьте, прошу вас.

Повелительный кивок указал, что ему надлежит проделать следом за ней долгий путь к креслу у окна, за коим лежала в оцепенении промерзшая лужайка.

— Лорд Роузбери написал мне о вас. Вы, стало быть, знакомы с лордом Роузбери? — то был не столько вопрос, сколько приказ: отвечайте.

— Он — один из самых близких моих друзей, леди Грешем. Мы уже много лет знаем друг друга. А кроме того, у меня имеется адресованное вам письмо от премьер-министра. Я просто не решился доверить его почтовой службе.

Леди Бланш была женщиной высокой и стройной. Немного за шестьдесят, думал Пауэрскорт, родилась, скорее всего, в правление Вильгельма IV [64] Вильгельм IV (1765–1839), по прозвищу «Король-Моряк», правил Великобританией с 1830 года, после него на престол вступила его племянница Виктория. . Черная юбка до полу, темно-красная блуза. Жемчужное ожерелье на шее, к которому она подносила время от времени пальцы, словно проверяя, на месте ли оно.

— Роузбери я знала совсем еще молодым человеком. А с этим Солсбери не знакома, — она отмахнулась от премьер-министра, как если бы тот был человеком вконец худородным, а то и приобретшим состояние, подвизаясь в торговле. — Роузбери человек очаровательный. Он приезжал сюда на один из наших приемов, много лет назад. По-моему, в тот уик-энд у нас был Дизраэли.

Интересно, подумал Пауэрскорт, как это Дизраэли удалось втереться сюда, если даже Солсбери считается здесь persona non grata . Обаяние и лесть, решил он, — обычные приемы Дизраэли.

— Он был на редкость забавен — я говорю о Роузбери. Развлекал нас все дни, что провел здесь. И такие изысканные манеры, — голос у нее был высокий, но время от времени надтрескивался, точно разбитое зеркало. — Впрочем, вы, лорд Пауэрскорт, приехали сюда не для того, чтобы выслушивать воспоминания о блистательных днях Торп-Холла. Чем я могу помочь вам в вашем деле?

В том, как она произносила название Торп-Холла, присутствовало нечто особенное, как если бы дом этот был святилищем, которое надлежит оберегать от чужаков.

— Я хотел задать вам несколько вопросов о вашем сыне, леди Грешем.

— О моем сыне? О сыне? — леди Бланш Грешем выпрямилась и застыла в кресле, уставив на Пауэрскорта полный осуждения взгляд. — Прежде всего, лорд Пауэрскорт, вам следует помнить, что мой сын — Грешем. Грешем.

Да, вот именно. Прежние Грешемы — Грешемы, облаченные в мундиры, Грешемы, возлежащие, отдыхая, в креслах, словно бы покивали в знак согласия со стен длинной, длинной гостиной своего родового поместья.

— Грешемы играли в истории Англии видную роль в течение более чем шести столетий, лорд Пауэрскорт. Возможно, они прибыли сюда вместе с Вильгельмом Завоевателем. Хотя сказать это с уверенностью невозможно. Одного из моих предков сожгли на костре в правление ужасной королевы Марии, он умер за веру. Говорят, что прочие протестанты, казненные вместе с ним, кричали и плакали, когда их охватило пламя. Грешем же не издал ни звука. Грешемы не плачут.

Я читала хроники тех времен, наши семейные документы, лежащие где-то на чердаках дома, в котором мы с вами сидим. Священники были тогда растленны, лорд Пауэрскорт. Аббатов пожирала алчность. Они обирали богатых людей. И обирали бедных. Монахов интересовали скорее грехи плоти, чем спасение душ. А индульгенции! Ими торговали ради того, чтобы потворствовать причудам Папы римского, стремившегося восславить свой город не столько благословениями мира иного, сколько чертогами этого.

Да, подумал Пауэрскорт, родство с семьей католиков и вправду должно было обернуться здесь, в Торп-Холле, серьезной проблемой.

— Мой род, — продолжала она, — столетиями живо участвовал в делах нашего графства и нашей страны. На тех полях за окнами мы охотились поколениями. Поколениями, лорд Пауэрскорт. И приветственный кубок Грешемов, который здесь подносили гостям, был, как всегда говорили охотники, лучшим в графстве, если не во всей стране.

Она ненадолго замолкла. Дух этой женщины, подумал Пауэрскорт, не удастся сломить никогда. Хоть на костер ее возводи за веру. Она не издаст ни звука. Грешемы не плачут.