Юлия Крён - Убийства в монастыре, или Таинственные хроники

Роэзия села в кровати. Глаза еще не привыкли к темноте, но уши уже уловили в хоре возбужденных голосов чье-то имя.

София.

Речь шла о Софии.

София, перед которой все испытывали робость, потому что она вела себя так высокомерно. София, которая всегда была предметом слухов и догадок, потому что никогда не говорила о содержании хроники, над которой трудилась днем и ночью. Наконец, София, к которой многие, несмотря на все это, относились с большим уважением, потому что она могла не раздумывая верно ответить на любой вопрос, независимо от того, касался он великих теологов, цитат из летописей или медицинского рецепта.

— Как может один человек хранить в памяти содержание стольких книг и трактатов? — этот вопрос мучил всех, и никогда на него не было ответа. Люди благоговейно молчали и смущенно пожимали плечами.

Сердце Роэзии забилось как бешеное, на лбу выступил пот, и она сразу поняла, что могло означать охватившее ее беспокойство: пропавшую без вести нашли. Где-то кто-то нашел ее труп.

Она постаралась унять дыхание, но ничего не получалось. Встала с постели, в темноте на ощупь добралась до двери, надеясь, что ей удастся с достоинством появиться перед другими, — так, как к этому привыкли и чего от нее ожидали.

Однако, открыв дверь, она резко отпрянула назад, не из-за голосов, а от яркого света свечей, резко ударившего в глаза.

Наполовину ослепленная, она услышала больше, чем ей бы хотелось. Тут говорили не только о смерти Софии. Среди голосов, которые участвовали в бурной дискуссии и время от времени выдавали каждый свое предположение о том, кто запер Софию в чулан и были ли в том повинны таинственные трактаты, которым она полностью посвятила последние годы вдруг раздался голос, который громко и четко произнес самое ужасное:

— Медсестра уже обследовала тело Софии, — объявила одна из сестер, обернувшись к Роэзии. — Так же хорошо, как одежда и тело, сохранилась веревка, закрученная вокруг шеи и задушившая ее.

Звук голосов отражался от стен скриптория. Слова Мехтгильды показались переписчицам непостижимыми и страшными. Разве можно было поверить в то, что наглая девчонка состоит в союзе с самим дьяволом, который наградил ее необыкновенным даром? Но они ведь и раньше замечали, что она всему учится быстрее: письму и чтению, латыни и греческому, трактатам языческих философов и отцов церкви.

Ее дар никому не бросался в глаза до того дня, когда София во время обеда прочитала на память цитату из святого Элигия. Однако сегодня она показала его всем, забыв про скромность и про заповедь, согласно которой самые младшие из сестер имеют право говорить только тогда, когда их спрашивают. Может, уже одно это нарушение заповеди свидетельствует о ее связи с дьяволом?

Отец Иммедиат поднял руку, и голоса стихли, но тишина была такой же голодной и жадной, как Мехтгильда. Она требовала или объяснения, или окончательного приговора.

София и не думала о том, чтобы опровергнуть слова Мехтгильды, уличающей ее в связи с дьяволом. Она была уверена, что отец Иммедиат защитит ее от порочащего языка завистницы. В подтверждение своей протекции он объявит о том, что ей причитается особое место в скриптории, поскольку ее живому уму требуется более богатая пища.

Но отец молчал, так же как и Ирмингард, единственной заботой которой в тот момент было ее дыхание. Она изо всех сил сдерживала кашель, мучивший ее всю жизнь, и лишь надрывно сотрясалась всем телом. Мать настоятельница заговорила первой. Но обратилась она не к двум ссорящимся девочкам, а к монахиням, занятым письмом, которые прервали свою работу и, раскрыв рот и вытаращив глаза, следили за происходящим.

— В этом монастыре не должно быть места ни лени, ни праздности, ни пустой болтовне, — сказала она. Ей даже не пришлось отдавать приказ продолжать работу, потому что после ее слов все дружно склонились над текстами, возможно, даже радуясь возможности спрятаться в них, в отличие от Софии и Мехтгильды.

— Ты, сестра Мехтгильда, — продолжала настоятельница, — хотя и обучаешься чтению, но пока не проявила в этом деле особого таланта. Если ты и в будущем не соблаговолишь соблюдать в этом месте тишину, то мне останется лишь вспомнить о твоих трудолюбивых руках. И не думай, что мне помешает тот факт, что через несколько месяцев ты даешь обет. Хорошая монахиня не ведет себя так, как ты.