Жан-Франсуа Паро - Дело Николя Ле Флока

Ноблекур старательно поправлял бархатную шапочку, прикрывавшую его совершенно лысый череп. Казалось, этим занятием он хотел рассеять возникшую между ними неловкость. Николя почувствовал, как внезапно ему стало совсем плохо. Несформулированный вопрос прозвучал как утверждение. И хотя ему было не в чем себя упрекнуть, с этой минуты он понял, что ступил на неведомую, а потому особенно опасную территорию, где препятствия будут множиться, тая в себе ловушки и капканы. Малейшее невпопад сказанное слово, безобидная фраза, озабоченный взгляд друга станут причинять ему столь болезненные раны, что он перестанет понимать, что происходит на самом деле а что является плодом его воображения…

Сердясь на самого себя, старый прокурор продолжил:

— Постарайтесь действовать аккуратно. Смотрите правде в глаза. Займите позицию зрителя, смотрящего на дело со стороны, как смотрит на него комиссар полиции Шатле, когда начинает расследование. От вас ждут четкого и обстоятельного рассказа о том вечере, когда госпожа Ластерье, по вашему собственному утверждению, казалась излишне оживленной. Обещайте вспомнить все, даже самые мельчайшие подробности. Сартин давно и хорошо знает вас, у него нет оснований сомневаться ни в вашей преданности, ни в вашей невиновности в случившейся трагедии, о которой мы пока ничего толком не знаем. А когда я говорю Сартин, я подразумеваю также и ваших друзей. Не воображайте, что ваши неприятности нас не касаются. Еще как касаются! Вы даже представить себе не можете, как они нас касаются. Поверьте, отныне главной нашей задачей является обеспечить вам нашу поддержку…

Дрожащий голос Ноблекура был исполнен такой удивительной теплоты, что все сомнения, какие могли возникнуть у Николя относительно своего ментора, рассеялись без следа; тем не менее, слыша из уст Ноблекура слово «невиновность», он вздрагивал. Впрочем, он прекрасно понимал, что вскоре его собеседниками станут его противники, обвинители, свидетели или даже судьи, настроенные к нему отнюдь не доброжелательно. И с ужасом осознал, что, удар, нанесенный гибелью близкого ему человека, до конца дела ставит его в положение подозреваемого, иначе говоря, тех, кому все двенадцать лет его работы в полиции приходилось выдерживать его бурный натиск во время расследования.

Дверь в комнату отворилась, и в проеме появилась озабоченная мина Бурдо.

— Прибыл фиакр, присланный господином де Сартином. Вы знаете, что лучше его не злить. Даю вам время, чтобы вы привели себя в порядок, а сам жду вас внизу. Я поеду с вами.

Николя вымученно улыбнулся.

— Полагаю, чтобы я не сбежал?

На лице инспектора отразилось такое страдание, что Николя вскочил и, бросившись к нему, заключил его в объятия.

— Простите меня, Пьер, я не хотел вас обидеть, я все еще сам не свой.

— Поторопитесь, дети мои, — произнес Ноблекур, — и не расслабляйтесь. Николя, идите и приведите себя в порядок. И обещайте, что как только вы освободитесь, вы немедленно прибудете ко мне и все расскажете.

Опираясь на руку Бурдо, почтенный магистрат вышел. Зная, что его начальник обычно оценивал состояние человека по его внешнему виду, насколько аккуратно и благопристойно тот выглядел, Николя постарался одеться как можно тщательнее. Любая небрежность в одежде омрачала настроение Сартина, и он, окинув насмешливым взором неугодившего ему костюмом, начинал подозревать его в самых ужасных преступлениях. Николя тщательно побрился, сделав все, чтобы ненароком не расцарапать щеку. Облачившись в черный фрак, недавно сшитый ему мэтром Вашоном, он обмотал шею кружевным галстуком ослепительной белизны, и, тщательно причесав волосы, где уже поблескивала седина, свидетельствуя о зрелых годах их обладателя, собрал их в хвост и завязал темной бархатной лентой. Парик он надевал только когда отправлялся ко двору, или же когда его служебные обязанности предписывали ему облачиться в тогу и мантию магистрата. Взглянув в последний раз на себя в зеркало, он на мгновение позабыл об ожидавших его неприятностях: после приступа лихорадки лицо его выглядело необычайно молодо. Спустившись во двор и увидев под аркой Бурдо и Семакгюса, он вспомнил о мрачной реальности. Корабельный хирург тотчас подошел к нему.

— Помните, Николя, вы можете просить меня о чем угодно, произнес он. — Я не забыл, кто доказал мою невиновность, и кому я обязан своей свободой.

Николя крепко пожал ему руку, и сев следом за инспектором в фиакр, погрузился в печальные размышления, Внезапно перед взором его предстал хрупкий силуэт Жюли. У него перехватило дыхание, голова закружилась и, согнувшись пополам, он горько зарыдал. Разыгравшееся воображение являло ему ужасные картины: тело, чье тепло он ощущал по-прежнему, брошено на каменный стол мертвецкой, и хирурги во главе с палачом производят вскрытие, а затем колдуют над ним, сообразно нуждам следствия… Бурдо смущенно кашлянул. За окошком бежали улицы любимого города, мелькали дома, напоминавшие декорации отыгранного спектакля, в которых не осталось ни жизни, ни веселья. Они молчали всю дорогу. Наконец карета выехала на улицу Нев-Сент-Огюстен. Поднимаясь по лестнице особняка Грамона, они обменялись приветствиями с полицейскими из службы безопасности. Лакеи, понимающе подмигивая, почтительно кланялись им, а старый дворецкий с улыбкой сказал Николя: