Вера Юдина - Анатом

Второй был обычным на первый взгляд человеком. Деревенский мужик, из бывших солдат. В потрепанной одежде, поношенных сапогах и дырявом тулупе. Странным было в нем трепетное преклонение перед толстяком, которого он не переставая называл: Ваше сиятельство! И неустанно ему кланялся.

Швейцар, открывший им двери, долго рассматривал посетителей, думая пускать или не пускать их внутрь, пока толстяк грубо не оттолкнул зазевавшегося служаку и не рявкнул:

— На мое имя заказан нумер! Граф Марыжкин!

Услышав громкий титул, швейцар натянул дежурную улыбку и бросился к экипажу, вытягивать незначительную поклажу заезжего графа.

Мужик, в дырявом тулупе, оказавшийся камердинером графа, демонстративно фыркнул на нерасторопного и непонятливого швейцара, сплюнул в сторону и вошел следом за своим господином.

В небольшом холе, довольно потрепанным и плохо обставленном, их встретил управляющий. Коренастый, крепкий мужик, лет тридцати пяти, с густой бородкой и пустыми бездушными глазами.

— Чем могу служить? — безразлично поинтересовался он у графа.

Граф выпрямил грудь, отчего стал похож на гуся и важно сообщил:

— Граф Марыжкин. На мое имя заказан нумер.

Мужик смерил графа насмешливым взглядом, не понимая отчего этот толстяк так хорохорится. Ведь номер, в довольно посредственной гостинице, вдалеке от города, накануне заказал какой-то оборванец. Вид же, с котором граф взирал на обветшалые стены, говорил, что чувствует себя здесь этот странный субъект весьма и весьма комфортно.

Мужик хмыкнул и протянул графу ключ.

— Второй этаж, ваш светлость.

Камердинер графа, вида не менее жалкого, чем сам граф, устало поплелся за своим хозяином наверх, по крутой деревянной лестнице.

Оказавшись в номере, камердинер, Васька, как его просто называл хозяин, быстро отыскал для себя удобное место в стенном шкафу, чтобы переночевать и закинул туда свой спальный мешок.

Граф прошел через комнату, открыл окно и сделал глубокий вдох.

— Ваш сиятельство, вы бы закрыли окна, продует ведь вас. Заболеете.

Граф обернулся к камердинеру с сияющим лицом и сложив на животе руки восторженно произнес:

— Мы в Петербурге Васька, ты представляешь. Мы в Петербурге! Здесь даже воздух чище.

— Кончено, барин, — заискивающим голосом ответил на восторг хозяина мужик.

Камердинер явно не разделял желание хозяина спать всю ночь с открытым окном. Ведь его место на полу, и даже если он спрячется в небольшой гардеробной, это не спасет его от простуды.

— Окошко бы закрыли, барин.

Павел Аркадьевич обижено надул щеки и прикрыл окно.

— Совсем не закрою! — решительно заявил он. — А то задохнусь в смраде этого убогого жилища.

— Как пожелаете. — ответил камердинер.

Вещи разбирать они не стали, надеясь, что это пристанище для них всего лишь временный перевал, на пути в светскую жизнь.

Граф Марыжкин был родом из разорившихся дворян. То что не успел при жизни потратить его отец, очень успешно растратил его сын, Павел Аркадьевич. И оставшись к двадцати годам без средств к существованию, в старом родительском поместье, находящемся в Рязанской области, он спокойно доживал свой век в компании старого камердинера перешедшего ему в наследство вместе со всем скудным и убогим имуществом.

Так бы и шли годы нищего графа, если бы накануне в его дом не доставили странное письмо. В котом говорилось, что он, Павел Аркадьевич Марыжкин, является потомком одного из древнейших дворянских родов, берущих свое начало еще со времен правления Петра I. И что один его благодетель, являющийся также его дальним родственником, может помочь вернуть графу принадлежащие ему по праву и рождению славу и богатства.

Алчность и тщеславие, проснувшиеся в графе в тот самый момент, как он прочел эти самые священные для униженного и забытого человека строки, заставили его бросить все и примчаться в Петербург, чтобы встреться со своим новым родственником.

Он уже представлял, как начнет тянуть деньги из недалекого родственничка, и видел свое блестящее будущее. Возможно с такими деньжищами, которые ему сулят, он даже сможет удачно жениться. На какой-нибудь светской красавице. И детишек заведет. И все будет так, как он и мечтать никогда не смел. Так думал граф, когда ехал в Петербург, и с такими мыслями он ложился спать.

Граф быстро уснул, словно младенец, причмокивая большим пальцем. Но ночью ему пришлось проснуться.

Когда гостиница уже спала, зловеще темнея пустыми окнами, граф неожиданно открыл глаза. Он вдруг почувствовал что-то странное. Незнакомый ему прежде озноб.