Томаш Миркович - Паломничество в Святую Землю Египетскую

Войско, отправленное против повстанцев Артаксерксом, разгромило их после шестилетних боев. Инарос, взятый в плен, был увезен в Персию и казнен; греки – вернее, то, что от них осталось, – отступили в пустыню и кружным путем вернулись домой. Хотя восстание еще не было вполне подавлено, но очевидно догорало; те из повстанцев, кто больше всего боялся репрессий, бежали из отечества. Полагаю, что как раз с ними – или с отступающими афинянами – покинул Египет и наш предок.

Трудно гадать, что делал Суну в Греции в последующие годы; подозреваю, что углублял свои познания, а вместе с тем предпринимал усилия, чтобы афиняне опять помогли его родине. Быть может, впрочем, он вовсе не бежал в Грецию после пленения персами Инароса; быть может, он прибыл в Афины позже как посол его преемника Амиртея. Об этом я также не могу судить; во всяком случае, афинский флот – действительно высланный на помощь Амиртею – повернул домой при известии о кончине Кимона, а вскоре был подписан греко-персидский мир, что повлекло за собой окончательное поражение египетского восстания. Был год 449 до нашей эры.

Безотносительно того, прибыл ли Суну в Афины как беглец или позже как посол, не думаю, чтобы ему там жилось хорошо; а греко-персидский мир мог и вовсе сделать его присутствие нежелательным. Потому подозреваю, что за весть о распложении змей в некоей дальней стране, когда она, передаваемая из уст в уста, дошла из Самоса в Афины, он ухватился, как тонущий хватается за соломинку. На родину он вернуться не мог; в Афинах остаться либо не мог, либо не хотел; внезапно перед ним открылись новая цель и новая возможность применения знаний, обретенных годами учения в фиванском храме. Он отправился истреблять змей в стране невров.

Не знаю, где он странствовал и как долго, хотя по крайней мере первую часть его путешествия могу воссоздать без труда – ведь уже более трехсот лет это был торный путь: скорее всего он поплыл из Афин в один из греческих городов на берегу Черного моря, в те времена уже объединенных в Боспорское царство, называемое так от Босфора Киммерийского, или Керченского пролива. Поскольку он основывался на известиях, привезенных Геродотом, то, несомненно, стремился избежать контакта с таврами, которые, по сообщению историка, рубили путешественникам головы, насаживали на колья и прикрепляли к дымовым трубам, чтобы те стерегли их домашний очаг. Поэтому наверняка он решил двинуться дальше по пути, проложенному уже Геродотом, – вверх по Бугу; если так, то, несомненно, посетил Ольвию, заложенную на правом берегу этой реки. Быть может, там он и нанял ладью с экипажем?

Со временем, как прежде Геродот, он повстречал невров и подробно расспросил о змеях, которые согнали их с прежних земель и из прежних жилищ, а также о том, как до тех земе Добраться; о том, как проходили эти переговоры и как выглядело его дальнейшее странствие, я не стану гадать. Ограничусь предположением, что, доплыв по Бугу до будущей Волыни он двигался разве что с несколькими слугами, при необходимости меняя коней и проводников.

Единственное, что известно наверняка, это то, что климат должен был казаться ему холодным и недружелюбным; буйные леса должны были его удивлять; отсутствие каких-либо построек из камня – поражать. Он понимал, что приближается к землям, занятым змеями, потому что чем дальше продвигался сначала на запад, а затем на север, тем чаще встречал группы беглецов и брошенные селения. Наконец он добрался до цели своего странствия – увидел змей.

Что могло быть мерзее этих извивающихся ядовитых гадов, которые беззвучно движутся по лесному покрову, свиваясь в клубки на полях, еще недавно плодородных! Можно ли удивляться лужичанам, бежавшим от них на восток до самой Десны и Псёла? Змеи – отвратительные фаллические фигуры, воплощение мерзости и зла! Это они подгрызали корни Иггдрасиля, Мирового Древа; это один из них, неблагодарный Офион, изнасиловал Евриному, свою создательницу; другой пожрал растение, дающее бессмертие, которое Гильгамеш вырвал с морского дна; еще один подсунул Еве запретный плод с древа познания добра и зла; во всех культурах, у всех цивилизаций присутствовала ненависть к этому сатанинскому отродью, символу коварства и лицемерия; в польской же народной традиции сохранилась к тому же – как и на родине Суну и скорее всего под его влиянием – память о змее – враге Солнца. Даже отважный Суну не мог не устрашиться при виде змей – огромных, черных, жалящих ядом; но он превозмог страх и лишь велел слугам разжечь на рассвете большой огонь на ближайшей горе, с которой открывался вид на четыре стороны света.