Виктор Мережко - Сонька. Конец легенды

…Гаврила Емельянович постучал в грим-уборную и, получив «войдите», решительно толкнул дверь.

— Чудо!.. Диво вы наше неувядающее! Вы не можете себе представить, что творится в театре, вокруг театра, в публике! Город сошел с ума, такого ажиотажа я не знал за всю свою жизнь! — Он опустился на колени перед примой, стал часто и страстно целовать ей пальцы. — Это потрясение, сенсация, вселенская непостижимость!

Катенька перестала заниматься прической госпожи, смотрела на происходящее с улыбкой и удовольствием.

Табба, тоже улыбаясь, возразила:

— Полагаю, Гаврила Емельянович, вы преувеличиваете. Разумеется, сенсация, но никак не вселенская.

— Нет, нет, нет!.. Выйдете на сцену и сами все поймете! — Филимонов легонько коснулся плеча артистки. — Как ручка? Не помешает представлению?

— Не волнуйтесь, Гаврила Емельянович, все будет хорошо.

Тот взглянул на прислугу:

— Покиньте нас, мадемуазель, на минуту.

— Как прикажете.

Катенька ушла, директор поднялся с колен, с серьезным лицом спросил:

— Бриллиант, сударыня, надеюсь, при вас?

— Вы желаете получить его до спектакля?

— Это было бы разумно. После занавеса вас разорвут на кусочки, и я просто не доберусь до вас.

— Если вам нужно, вы, сударь, до всего доберетесь. Тем более до бриллианта.

— И все-таки я прошу вручить мне камень немедленно.

— Это звучит как требование.

— Да, мадемуазель, это требование.

— А если я его не выполню, вы отмените представление?

— Нет, не отменю… Однако, рассчитывая на вашу благоразумность, прошу хотя бы обозначить место, где он находится.

— Он находится у моей прислуги.

— У Катеньки?

— Да, у Катеньки.

— То есть я смогу обратиться к ней и получу обещанное?

— Именно так. Но вы, Гаврила Емельянович, обеспокоили меня. Складывается ощущение, будто вы готовите мне некий сюрприз, — произнесла Табба с откровенным недоумением.

— Главный сюрприз, сударыня, представление.

— А кроме того?

— Кроме того, бриллиант, который я рассчитываю получить в качестве вознаграждения.

— Считайте, что вы меня убедили, — произнесла Бессмертная и попросила: — Простите, но мне надо готовиться. Попросите войти Катеньку.

— Вас понял. Успеха! — Филимонов поклонился и покинул гримерку.

Прислуга вернулась в комнату, встревоженно посмотрела на госпожу:

— Что-то нехорошее?

— Непременно будь во время спектакля в зале. Рядом с Дашей для тебя зарезервировано место. Бриллиант пусть остается у нее, пока я не скажу.

— У меня тоже не совсем ладно на душе, госпожа.

— Думаю, это от волнения. Давай не будем думать о плохом.

Перед самым началом спектакля Катенька проскользнула в зал, увидела Дашу и, извиняясь перед сидящими за причиненное неудобство, добралась до свободного места, ободряюще улыбнулась девочке.

Заиграл оркестр, занавес пошел наверх, и зал взорвался аплодисментами. Публика кричала «браво», выкрикивала имя примы, бросала цветы на сцену.

А когда Табба вышла на сцену, присутствующие все как один встали и скандировали уже стоя.

Бессмертная переждала овацию, сделала несколько шагов по сцене и начала партию. И снова крики восторга, снова аплодисменты, снова цветы.

К театру быстро и почти бесшумно подкатили пять пролеток, из них высыпалось не менее полутора десятка полицейских, которые, подчиняясь команде старшего по званию, стали подниматься по ступенькам к главному входу.

Изюмов при их виде вначале замер, затем попытался было что-то объяснить, заметался и бросился в сторону кабинета директора.

Влетел без стука и предупреждения, сдавленно прокричал:

— Гаврила Емельянович, там полиция!.. Почему? По какому праву?

Филимонов рванул к нему, схватил за лацканы сюртука, со свистом прошептал прямо в лицо:

— Не сметь!.. Не сметь блажить и совать нос не в свои дела!.. Сидеть здесь и молчать!.. Даже не шевелиться! Ни шагу отсюда! — С силой усадил Николая на стул, погрозил пальцем. — Дернетесь — пристрелю!

Полицейские были уже внутри театра. Рассредоточились по коридорам, бежали мимо испуганных артистов, расталкивали столпившуюся обслугу — гримеров, костюмеров, занимали места за кулисами.

Князь Икрамов прибыл к оперетте в закрытой карете, самостоятельно поднялся по ступеням, вошел в вестибюль — здесь было тихо и пусто. Проследовал наверх, пересек роскошное фойе, проскользнул в зал, замер за массивной колонной.

Бессмертная была в ударе. Движения ее были изысканными, голос поражал сочностью и неограниченными «верхами» и «низами», а от ее умения держать фермату зал замирал, взрываясь затем овацией.