Филип Керр: Реквием по Германии

Я нашел полковника Порошина в склепе Франца-Иосифа. Он тепло улыбнулся, увидев меня, и похлопал по плечу.

– Видишь, я был прав: кириллица оказалась не так уж непонятна.

– А не сумеете ли вы еще и угадать, о чем я думаю?

– Конечно, – сказал он. – Вы думаете о том, что мы могли бы сказать друг другу после всего случившегося. Особенно в таком месте. Вы думаете, что в другом месте попытались бы меня убить.

– Вам бы на сцену, полковник, непременно стали бы вторым профессором Шафером.

– Думаю, вы ошибаетесь. Профессор Шафер – гипнотизер, он не читает чужих мыслей. – Порошин ударил перчатками по своей открытой ладони с таким видом, будто выиграл очко. – Я не гипнотизер, герр Гюнтер.

– Вы недооцениваете себя. Вам блестяще удалось заставить меня поверить, будто я частный следователь и должен приехать сюда, в Вену, чтобы попытаться отвести от Эмиля Беккера обвинение в убийстве. Вот уж гипнотическая фантазия, о какой раньше не слыхал!

– Скорее умение убедить, – сказал Порошин, – действовали-то вы по собственной воле. – Он вздохнул. – Жалко бедного Эмиля. Вы ошибаетесь, если думаете, будто я сомневался в вашей способности доказать его невиновность. Но, если заимствовать шахматный термин, это был мой венский гамбит: на первый взгляд он безобиден, но последствия – колоссальны. А все, что требуется, – это сильный и доблестный конь (с рыцарем).

– Эту роль вы, как я понимаю, отвели мне.

– Точно. И теперь игра выиграна.

– И каким же образом? Не потрудитесь объяснить?

Порошин указал на гроб справа от более приподнятого, в котором покоился прах императора Франца-Иосифа.

– Наследный принц Рудольф, – сказал он. – Совершил самоубийство в знаменитом охотничьем домике в Майерлинге. История в общих чертах хорошо известна, но детали и мотивы остаются неясными. Только в одном можно быть уверенным – в том, что его прах лежит вот в этой самой гробнице. Но, оказывается, не все, кто, как мы думали, совершили самоубийство, настолько мертвы, как бедный Рудольф. Возьмите, к примеру, Генриха Мюллера. Доказать, что он все еще жив, – это чего-то да стоило.

– Но я солгал, – заявил я беззаботно, – никогда, знаете ли, не видел Мюллера. А посигналил Белински по единственной причине: хотел, чтобы он и его люди помогли мне спасти Веронику Цартл, шлюшку из «Ориентала».

– Да, признаюсь, ваш договор с Белински далек от совершенства, но так уж случилось: я знаю, что вы сейчас лжете. Видите ли, Белински действительно был в Гринциге с командой агентов, конечно, не американцев, а моих собственных людей. За каждой машиной, выезжающей из желтого дома в Гринциге, следили. Кстати, осмелюсь сказать, за вами тоже. Обнаружив ваш побег, Мюллер и его друзья так запаниковали, что почти тотчас же разбежались. Мы всего лишь сели им на хвост, причем на достаточно удаленном расстоянии, и они сочли что по-прежнему находятся в безопасности. Мы же смогли со всей определенностью опознать Мюллера. Понимаете? Нет, вы не солгали.

– Но почему вы не арестовали его? Почему оставили на свободе?

Порошин сделал умное лицо.

– В моем деле не всегда главная цель – арестовать врага. Иногда во много раз ценнее позволить ему остаться на свободе. Мюллер с начала войны был двойным агентом. К концу же сорок четвертого он, естественно, захотел совсем исчезнуть из Берлина и перебраться в Москву. Ну, можете ли вы это себе представить, герр Гюнтер? Глава фашистского Гестапо живет и работает в столице демократического социализма? Если бы английская или американская разведки узнали об этом, они не преминули бы придать эту информацию широкой огласке в какой-нибудь политически удачный момент, а сами уселись бы и стали наблюдать, как мы выкручиваемся из неловкого положения. Поэтому было решено, что Мюллер не должен приезжать.

Проблема состояла лишь в том, что он слишком много о нас знал, ну, например, о местонахождении дюжин гестаповских и абверовских шпионов в Советском Союзе и Восточной Европе. Поэтому, прежде чем прогнать от нашей двери, его требовалось нейтрализовать. Прежде всего мы выудили у него имена всех этих агентов и в то же время стали скармливать ему новую информацию, которая хотя и не влекла за собой опасности реваншистских военных попыток Германии, но могла заинтересовать американцев. Не стоит объяснять, что эта информация была фальшивой.

Конечно, все это время мы продолжали оттягивать дезертирство Мюллера, прося его еще немного подождать и заверяя, что ему не о чем беспокоиться. А когда мы добились своего, то позволили ему обнаружить, что его дезертирство не может состояться по разного рода политическим причинам. Мы надеялись таким образом убедить его предложить свои услуги американцам, как это сделали другие, например генерал Гелен, барон фон Болшвинг. Даже Гиммлер! Однако он был слишком известен, чтобы англичане отважились принять его предложение. Ну совсем сумасшедший; да?