Филип Керр: Реквием по Германии

Шилдс же, наоборот, становился день ото дня все менее почтительным: с явным неудовольствием, даже, можно сказать, с раздражением, помогал он в переводе. Похоже, ему очень не нравилось, как два офицера контрразведки старались скорее скрыть, чем выявить подоплеку всего того, о чем я ему рассказал и во что он безусловно поверил. Шилдс буквально вознегодовал, когда Брин выразил горячую уверенность в том, что дело капитана Линдена доведено до логического завершения. Единственное утешение Шилдс мог найти в том, что 796-е отделение военной полиции, оскандалившееся с русскими, выступающими как американские военные полицейские, теперь могло кое-что подбросить 430-му отделению корпуса контрразведки. Ведь это у них под носом русский шпион в личине контрразведчика, с соответствующим удостоверением личности, останавливается в отеле, снятом военными, водит машину, зарегистрированную на имя американского офицера, и вообще без помех перемещается по местам, отведенным исключительно для американских служащих. Я знал, что для такого человека, как Рой Шилдс, это будет пусть маленьким, но утешением: он же полицейский, с присущим этой профессии стремлением к точности. Я и сам частенько испытывал подобное чувство.

На двух последних допросах Шилдса заменил какой-то австриец, и больше я его никогда не видел.

Ни Брин, ни Медлинскас не сказали мне, когда они наконец завершили свои изыскания. Ничем не выказали они и удовлетворенности моими ответами. Они просто оставили это дело висеть в воздухе – такие уж привычки у людей из службы безопасности.

Приблизительно еще через три недели я полностью залечил свои раны. Я одновременно и развеселился и поразился, узнав от тюремного доктора, что когда меня после аварии поместили в госпиталь, то, помимо всего прочего, обнаружили гонорею.

– Тебе, парень, чертовски повезло, что ты попал сюда, – сказал он. – У нас есть пенициллин. В любой другой больнице применили бы сальварсан, а эта штука жжет, как плевки Люцифера. А кроме того, тебе повезло еще и потому, что ты подхватил всего лишь триппер, а не русский сифилис. Местные шлюхи все им болеют. Разве никто из вас, Джерри, не слышал о «французских письмах»?

– Вы имеете в виду о «парижских»? Конечно, слышали. Но мы их не надеваем – отдаем в пятую нацистскую колонну, там прокалывают в них дырки и продают американцам, чтобы они заражались, когда трахают наших женщин.

Доктор засмеялся. Но, могу поклясться, в глубине души он мне поверил. За время моей болезни со мной происходили и другие подобные случаи. Я стал настолько лучше говорить по-английски, что свободно болтал с двумя американками, служившими медсестрами в этом военном госпитале. Мы частенько смеялись и шутили, но мне всегда казалось, что в их взглядах таилось какое-то странное, недоступное моему пониманию чувство.

И только позже, за несколько дней до выписки, меня осенило: из-за того, что я был немцем, эти американки просто холодели при виде меня, будто мысленно просматривали документальный фильм о Бельзене и Бухенвальде. А в их взглядах читался вопрос: как вы могли допустить, чтобы подобное случилось, как могли позволить?

Наверное, на Земле сменится по крайней мере еще несколько поколений, прежде чем люди других наций будут смотреть нам в глаза без этого невысказанного вопроса.

Погожим сентябрьским днем, облаченный в мешковатый костюм, который мне выдали медсестры в военном госпитале, я вернулся в свой пансион на Шкодагассе. Владелица, фрау Блум-Вайс, тепло меня поприветствовала, известила, что мой багаж в целости хранится в ее подвале, передала записку, которая прибыла всего полчаса назад, и спросила, буду ли я завтракать. Позавтракать я с удовольствием согласился и, поблагодарив за участие и заботу, спросил, должен ли я ей деньги.

– Доктор Либль все устроил, герр Гюнтер, – сказала она, – и если вы хотите занять свои прежние комнаты, пожалуйста – они свободны.

Так как я понятия не имел, когда вернусь в Берлин, то сказал, что хочу.

– Доктор Либль что-нибудь мне передавал? – спросил я, заранее зная ответ. Адвокат не предпринял ни одной попытки встретиться со мной в военном госпитале.

– Нет, – ответила она, – ничего.

Затем фрау Блум-Вайс проводила меня в мои прежние комнаты, а ее сын принес мне багаж. Я еще раз поблагодарил ее и сказал, что буду завтракать, как только переоденусь.

– Все здесь, – сказала она, когда ее сын водрузил мои сумки на полку для багажа. – У меня есть квитанция на те вещи, которые забрала полиция, в основном это бумаги.