Петр Межирицкий - Читая маршала Жукова

И что же военные? Впрямь сговаривались?

Как уже замечено, военные не были ни однородны, ни едины. Большинство тех, кто стал жертвой Сталина, вначале имели все основания не опасаться за свою судьбу. Так было с Егоровым. Маршал был человеком Сталина. В конце концов, можно быть грамотным военным, храбрым в бою, но - мало ли маршалов, которые дрожали перед женами… В мирное время трудно упрекать военных, ставших чиновниками. Работают много, готовят армию к будущим испытаниям тщательно и умело, но уже в рассуждении того, что вести ее в бой придется не им. Роль сыграна, можно жить и наслаждаться жизнью в уважении и довольстве. И не лезть на рожон. Тем паче что Сталин к началу репрессий успел набрать в политической игре немало очков. Случись заварушка, маршал Егоров наверное встал бы на сторону вождя. Быть может, он сделал бы это, сочувствуя мятежникам, но ведь воинская дисциплина, верность присяге - не пустые все же слова.

Кто же из них настолько проникся будущим, чтобы, если представится случай, переступить даже через это?

Вождь, конечно, не ошибся: первая восьмерка жертв как раз и состояла из людей, подлинное отношение которых к нему не было тайной. Но толки о заговоре остаются не подкрепленными. Ничем абсолютно. Многие современники (я в том числе) счастливы были бы, найдись доказательство заговора командармов. Вот это была бы подлинная их реабилитация - не невиновности перед Сталиным, но невиновности перед страной и собственной совестью.

Увы, не только доказательств - даже свидетельств заговора нет, ни письменных (их, скорее всего, и не было), ни устных, хотя замещение Сталина любым другим деятелем партии было несомненным желанием каждого из его первых жертв. Кроме этой нелюбви к Сталину в сетях истории не осталось ничего. И это при том, что, в силу занимаемых должностей, первые жертвы общались со множеством людей, а через руки лубянских старателей прошел после гибели военных пласт самого драгоценного человеческого материала, оставив лишь самые общие слова о желательности смены вождя. Более того, потом сгинуло немало самих старателей, после них тоже остались протоколы допросов, но и в них нет ничего. Так что говорить можно - и то гипотетически - лишь об использовании ситуации, подобной той, какая сложилась в начале войны. Если даже после ужасающего головосечения 1937-1939 г.г. многие командиры пренебрегли в канун войны сталинским запретом на повышенную боеготовность [24] [24]В Киевском и, особенно, Одесском военном округах и на флотах. В качестве примера можно привести начальника штаба Одесского военного откруга генерал-майора (впоследствии маршала) Захарова. Да и Черноморский флот больше считался с данными разведки, чем с данными Москвы. Таких примеров много, и эти гнезда готовности сыграли свою роль в начале войны. , то нетрудно представить действия таких ответственных военачальников, какими были командующие пограничными округами Уборевич и Якир. Не вступая в дебаты с кремлевским горцем и не запрашивая помощи, они распорядились бы наличными силами в соответствии с данными разведки, координируя действия между собой. В таких условиях вождю оставалась лишь роль наблюдателя. Чрезвычайная обстановка de facto не оставляла ему свободы действий. И в этом просчет добросовестных западных ученых, вроде Дж. Эриксона, считающих, что и живые командармы не отменили бы трагических событий начала войны, ибо, дескать, у кормила все равно оставался Сталин. Западные ученые в ментальности своей законопослушной и помыслить не могут о непослушании. Но при живых командармах события на советско-германском театре войны - если бы она вообще началась - развивались бы совсем по иному сценарию. Армия не простила бы Сталину такого начала и ему не пришлось бы обременять себя государственными обязанностями после чего-то, хоть отдаленно напоминавшего Минский или Киевский котлы. Да и в самом начале, в истерике 22 июня, вождя некому было бы успокаивать и уговаривать вернуться к власти.

Возвращаясь к вопросу о заговоре, следует отметить, что единственное подобие попытки организации его имело место в Киеве, из чего следует, что Якир был наиболее последовательным противником диктатора. Когда Геллер и Рапопорт замечают, что Сталин всегда благоволил к Якиру, они основываются на внешней стороне дела. Никто не находился в большей опасности, чем тот, кому Сталин улыбался. Улыбался - не значит благоволил. Если вождь по отношению к Якиру никогда не допускал того хамства [25] [25]Тухачевского в каком-то выступлении Сталин назвал "демон Гражданской войны" (что звучит двусмысленно). Двусмысленностей с Якиром он не допускал. Военные парады традиционно принимались на конной выездке. Но у Якира был больной позвоночник, он не мог сидеть на коне. Для него вождь сделал единственное в Красной Армии исключение. Специально куплен был роскошный кабриолет, кажется, "Паккард", и командующий КОВО принимал парад и объезжал войска, стоя в машине. А Сарре Лазаревне Якир вождь в феврале 37-го отечески внушал беречь мужа, "он чрезвычайно ценный для нас человек". Вероятно, это и вызвало к жизни легенду, что к Якиру вождь особенно благоволил. , какое то и дело проскакивало в его отношении к Тухачевскому, это означает одно: к Якиру он относился со всей серьезностью. Даже перечень близких Якиру людей, готовых за него жизнь отдать, был ненавистен диктатору: Примаков, Котовский, приемник Котовского гигант Криворучко, Охотников, Шмидт…