Дэвид Дикинсон - Смерть на Невском проспекте

Когда Пауэрскорт умолк, Михаил зааплодировал, а Наташа воскликнула:

— Браво, милорд! Вы блестяще разобрались с задачкой!

Довольный Пауэрскорт вдруг почувствовал себя молодым и сильным и подумал, что мир, несмотря ни на что, не так уж и плох.

— Мы тут поразмышляли, пока вас не было, — серьезным тоном сказал Михаил, не переставая при этом улыбаться, — и у нас есть два предложения. — Пауэрскорт про себя порадовался тому, что за время его отсутствия у них нашлось время поразмышлять. — У вас ведь есть фотография мистера Мартина, и кажется, даже не одна?

— С полдюжины, не меньше, — ответил Пауэрскорт.

— Тогда мы с Наташей возьмем парочку и отправимся в Императорский яхт-клуб, покажем их там, поспрашиваем. Скажем, для прикрытия, что он наш родственник и что он куда-то пропал. Потому что в яхт-клуб ходят все, кто что-нибудь собой представляет. Проведем там несколько дней и посмотрим, что обнаружится.

— А в чем состоит второе предложение? — поинтересовался Пауэрскорт, с удовольствием глядя на нежный румянец, от близости огня вспыхнувший на щеках у Наташи.

— Второе касается моей бабушки, — живо включилась девушка. — Я думаю, к ней хорошо бы пойти и вам, лорд Пауэрскорт. Уверена, вы ей обязательно понравитесь. Видите ли, в те дни, на которые приходится приезд мистера Мартина, в Санкт-Петербурге обычно самый разгар сезона балов и прочих светских увеселений. Участвуют все! Каждый хоть раз, да появится на одном из этих балов, суаре, вечеринок, ужинов с танцами, ужинов без танцев и так далее и тому подобное. И моя бабушка, наверно, единственная, без кого бал — не бал и ужин — не ужин. Ее приглашают всегда, и она посещает их все. Год за годом. И, представьте, она помнит всех гостей! Кто с кем в 1895 году в январе танцевал мазурку у Оболенских! Беда состоит в том, — и Наташа предательски хихикнула, — что с годами у нее стала сдавать память на имена. Так что теперь она скажет: конечно, я его помню, он на Воздвиженье в третьем году был на крестинах у графа Румянцева, но как же, прах его возьми, его зовут?! В общем, нам нужно предупредить бабушку загодя, чтобы у нее хватило времени привести мысли в порядок!

— Буду счастлив познакомиться, — ответил Пауэрскорт, любопытствуя про себя, была ли Наташина бабушка в молодости такой же красавицей, как ее внучка. — Все это звучит очень многообещающе.

— Я бы не обольщался, — вступил Михаил. — Эта идея сработает только в том случае, если мистер Мартин вращался в наших кругах. А что, если нет?

— Поживем — увидим, — отозвался Пауэрскорт.

— И вот еще что! — Наташа вдруг посерьезнела. — Я думала об этом, когда сюда ехала. Лорд Пауэрскорт, Миша рассказывал вам о пропавших яйцах? Яйцах Фаберже?

— Да. А в чем дело?

— Позавчера кто-то обмолвился, что они оба отправлены за границу.

— Просто за границу? Куда же? В Лондон, Рим, Париж или Нью-Йорк?

— Просто за границу, — сказала Наташа. — Как вы думаете, а вдруг это попытка дать кому-то некий знак?

На протяжении трех следующих дней посетители самого модного заведения в Санкт-Петербурге, Императорского яхт-клуба, рано или поздно попадали в сети либо Михаила, либо Наташи, либо их обоих. Затевалась светская болтовня, между делом доставалась фотография, и разговор переходил на господина, снятого на ней. Не встречался ли он им где-нибудь когда-нибудь? Дело в том, что речь идет о наследстве, объясняли они своим жертвам, зная, как близка эта тема сердцу любого аристократа, — и наследстве весьма, весьма значительном. Время от времени, для пущей убедительности, там бывал и Пауэрскорт и подтверждал версию о наследстве. Его очень трогала та вдумчивость, с какой взялись за дело его молодые друзья. Они хорошо работали в паре: Михаил, сама предупредительность, брал на себя дам, а Наташа — джентльменов, ухитряясь при этом создать впечатление, что лично заинтересована в поиске господина с фотографии.

Пауэрскорт жалел, что выбор предоставленных ему фотографий оставляет желать лучшего. Форин-офис отсылал его в Санкт-Петербург в спешке, и он взял безропотно те, что ему дали. Все они были одинаковы. Мартин, в невзрачном сюртуке, неинтересной сорочке и довольно-таки жалком галстуке в крапинку, сидел в садовом кресле. Позади него расстилалась лужайка. Пауэрскорт по случайности знал, что это лужайка перед домом Мартина в Тайбенхэм-Грэндж, в Кенте. Вот если бы фотограф повернул свой аппарат на сто восемьдесят градусов, зритель увидел бы ров, квадратное здание постройки пятнадцатого века с башенкой и, может быть, если повезет с ракурсом, очаровательный внутренний дворик. Тайбенхэм-Грэндж представлял собой один из лучших образцов английских усадеб со рвом. Ему воздал должное американский писатель Генри Джеймс, которому довелось однажды там погостить. На фоне такого дома Мартин выглядел бы гораздо значительнее — как человек, понимающий в недвижимости, любитель старины, возможно, несколько эксцентричный в своих предпочтениях, но, несомненно, человек со вкусом. Но на фоне невыразительной лужайки он тянул не более как на какого-нибудь рядового чиновника, учителя или практикующего врача.