Кэрол Макклири - Алхимия убийства

Собор Парижской Богоматери.

На него нельзя смотреть без благоговения и восхищения. Не только трудно поверить, что может существовать нечто столь величественное, но мощь и великолепие собора вызывают трепет в моей душе.

Он символ не только Парижа, но и всей Франции. Его построили на восточной оконечности Сите, небольшого острова в виде корабля на Сене. Расположенный в центре столицы, он окружен старинными необыкновенной красоты зданиями. Идя по Новому мосту, я вспоминаю, что в Сите находятся и судебная полиция, и префектура полиции. Неужели я угожу в ловушку кровожадной анархистки? Или в капкан полицейского инспектора? Ни то ни другое не исключено, и я думаю, не сглупила ли, что пришла одна. Но мы с Жюлем договорились встретиться в два часа дня, и я не знаю, как связаться с ним.

Когда я стою, зачарованная, перед фасадом собора и испытываю сильнейшее желание уйти, ко мне подходит священник, словно сошедший со страниц великого романа Виктора Гюго.

Он небольшого роста и сгорбленный под тяжестью прожитых лет и всего того бремени, что несет. У него маленькое сморщенное лицо, испещренное морщинами, как у обезьяны, безобразное, циничное и радостное одновременно. В пыльной коричневой сутане он выглядит не как священник, а скорее напоминает мощи средневекового монаха, найденные в углу заброшенной кельи старинного монастыря.

— Мадемуазель, пожалуйста, следуйте за мной.

В первый раз моя уверенность в том, что я встречусь с Красной Девой, поколеблена — она считает Церковь таким же тираном, как и правительство, и едва ли станет прятаться в храме и пользоваться услугами священника в качестве гида.

Куда я опять угодила?

Мы поднимаемся по лестнице в северной башне и переходим в южную. По пути мы проходим мимо горгулий и каменных монстров, в том числе стриги — вампира, который денно и нощно взирает на город, подперши подбородок руками.

«Каменная симфония» — как неподражаемый Виктор Гюго назвал кафедральный собор. В этом зловещем каменном лесу, где обитают существа из ночных кошмаров, злые псы, змеи и чудища, я слышу мрачную, таинственную симфонию, написанную Эдгаром Алланом По — кровью. В готическом стиле повествование с таинственными подземными ходами, темными зубчатыми стенами и потайными дверями, одна из которых ведет в лабораторию Франкенштейна, где он создает современного Прометея, а за другой скрывается странный мир доктора Джекилла и мистера Хайда.

Пока у меня вовсю играет воображение, мы входим в клетку, где висит громадный колокол, тринадцатитонный монстр в который звонил по особым случаям Квазимодо, влюбленный горбун, вошедший в литературную жизнь подкидышем с соборной паперти.

Священник, читающий при свече, встает и откидывает на плечи капюшон своей сутаны. Это не мужчина, это Луиза Мишель, и она улыбается мне.

Я вскидываю брови при виде ее в таком наряде.

— Разве вы не собирались сжечь дотла этот собор?

Она встает и с опаской оглядывается вокруг, как будто мой вопрос может восстановить против нее сами стены.

— В пылу страстей, порожденных несправедливостью, может родиться несправедливость. Нет, лично я не устраивала костра из скамеек хоров, от которого чуть не сгорел собор. Я раздавала бидоны с керосином, чтобы создать стену огня в городе и сдержать наступление версальских войск. Когда некоторые из моих товарищей испугались и убежали, я сама заряжала пушку и стреляла из нее.

— Louise La Petroleuse, — говорит старый священник и выходит шаркающей походкой, оставляя нас одних.

Я не слышала до этого, чтобы ее так называли, и со своим не очень хорошим знанием французского как могу перевожу: «Луиза Поджигательница». Я киваю на священника:

— Случайный знакомый? Или он в таком виде закладывает бомбы анархистов?

— Он — настоящий священник, но также думал разжечь костер из скамеек хоров. Иногда он разрывается между преданностью Богу и чувством справедливости.

— Я восхищена тем, как вы выбираете места, чтобы скрываться.

— Мои товарищи предпочитают водостоки. Честно говоря, уж лучше лечь в постель с папой римским, чем оказаться там в сырости.

Я сажусь на табурет, зажимаю руки между колен.

— После нашей встречи мне показалось, что вы и ваши друзья скорее прикончат меня, чем будут вести беседу со мной.

— Если бы ваша смерть способствовала делу освобождения труда, я лично вогнала бы кол в ваше сердце, мадемуазель Блай.

— Приятно слышать. Как вы узнали мое имя? — Единственный человек в Париже, кому известно мое настоящее имя, — это убийца.